– Его сын.
– А что сам Игнат Иванович? Давненько его на Москве не было видно.
– Он все боле в вотчине своей. Тут княжич на подворье проживает. Подворье Парфеновых ведаешь где?
– Ведаю, недалеко отсюда. Но пошто с княжичем встречаться?
– То повеление государя. Княжич все объяснит.
– Что по отчету решил государь, окромя этой встречи ведаешь?
– То не мое дело.
– Понятно. Когда мне треба встретиться с Василием Игнатьевичем?
– Ныне.
– Прямо сейчас, после полудня или вечером?
– Княжич все время дома. Когда поедешь, тогда поедешь. И еще… – Гонец достал свиток. – Это тебе документ, закрепляющий за тобой чин боярина, а тако же учреждающий, какую вотчину ты получаешь по чину. Там же царская охранная грамота. Что это такое, ты ведаешь хорошо.
– Ведаю.
– И вот это, – протянул Бордаку мошну гонец. – Здесь сто рублей. Считай, дабы опосля кривотолков не было.
– Я верю тебе!
– Считай, боярин!
– А я смотрю, ты не из простолюдинов будешь?
– Мой отец – стрелецкий сотник, из служивых, дворянин.
– То заметно.
– Ты деньгу считай, боярин.
Бордаку пришлось идти в дом, чтобы пересчитать обозначенную государем сумму.
– Все верно. Посчитал, – сказал он, вернувшись к гонцу.
– То добре.
– Ты сейчас на опричный двор?
– А что? Тебе до этого какое дело?
– Коли на двор, то поедешь мимо подворья Парфеновых, предупредил бы княжича, что опосля обеденной молитвы и трапезы приеду.
– Предупрежу.
– Благодарствую.
– Не на чем.
Опричник поднялся, бросил строгий взгляд по сторонам, отвязал коня. Герасим тут же кинулся открывать створку ворот, и он уехал.
– Ух, напужал ратник опричный, – закрыв ворота, вытер пот со лба Герасим.
– Да, вид у него грозный. Но так и должно быть. Наводить страх на лиходеев и изменников государевых.
– Так-то оно так, но как бы невинных не сделали изменниками.
– Государь мудр, того не допустит. А тех, кто супротив Руси идет, не жалко.
– Послухай, Михайло, а чего это опричник спросил, я ли боярин Бордак?
– Он не знает меня.
– Я не о том. Пошто боярин?
– По то, Герасим, что царь пожаловал меня чином боярина, – улыбнулся Бордак.
– Да ты что?!
– На, гляди грамоту.
Герасим умел читать, прочитав, воскликнул:
– Ну и дела! Теперь у тебя и вотчина своя будет?
– Уже все есть, что должно боярину.
– А Алена, значится, опосля свадьбы боярыней станет?
– Да.
– Ну, тогда я твой первый холоп.
– Ты – мой друг.
– Э-э, Михайло, у бояр друзья среди своих, равных по положению.
– Так это у других, у меня по-своему.
– Алена-то ведает?
– Покуда нет.
– Обрадуется.
– Боюсь, как бы не напротив.
– С чего бы так?
– С того, что она женщина скромная, из крестьян, привыкла работать. Мыслю, поначалу опечалится, станет гутарить, что не ровня мне.
– Нашел о чем горевать. Хотя, конечно, посмотришь на жен боярских, Алена на них не похожа, но то тока поначалу. Свыкнется и возрадуется.
– Хорошо бы. Ну а ты ключником теперь будешь, что оформим, как треба.
– И что? Деньгу платить будешь?
– Как все.
– Глядишь, Михайло, так ты ближайшим вельможей к государю станешь. Во главе боярской Думы будешь.
– Э, куда хватил. Мне то не треба, мне треба обычное человеческое счастье.
– Одно другому не мешает.
– Ладно, что там у нас по делам хозяйским?
– Все сделал, с торговым людом гутарил, договорился о ценах невысоких. На днях завозить припасы, дрова начнем, тока деньга нужна, платить.
– Сколько?
– Двадцать рублей, боярин, – вздохнул Герасим.
– Не называй меня боярином наедине и при своих, зови, как и прежде.
– Так не по чину.
– Я вот сейчас дам тебе в лоб, по чину будет.
– Так по чину.
Михайло и Герасим рассмеялись.
В полдень, помолившись, сели трапезничать.
После трапезы Бордак вышел с Аленой и Петрушей во двор. Там и поведал невесте о милости царя. Он оказался прав. Алена поначалу испугалась, даже заплакала, говорила, что теперь она и Петруша могут быть только холопами Михайло. Однако Бордак сумел успокоить и переубедить женщину. Но радости на ее лице не увидел.
– Ничто, Алена, привыкнешь. Вот свадьбу сыграем, станешь боярыней.
– Я не смогу.
– А что мочь-то, Алена? Это же чин. Никто не заставляет заводить знакомства с другими вельможами, их женами. Как живем, так и будем жить. Побогаче только, но разве это худо?
– Ой, Михайло, и не знаю. Лучше бы все по-старому было.
– Все будет так, как захочешь ты. Мне сейчас отъехать треба.
– Далече?
– Нет, тут рядом, можно было бы и пешком пройтись, да треба на коне.
– Оттого, что ты теперь боярин?
– И от этого тоже.
– Но не надолго?
– Не надолго, – приобнял Михайло невесту и тут же добавил: – Ныне, а после – не ведаю.
– Можешь опять в Крым проклятый поехать?
– То, как государь решит.
– Господи, а я одна останусь?!
– При хозяйстве и с сыном. Под охраной Герасима. Позже еще людей наберем. Хозяйство расширять будем, чтобы Петруше, как вырастет, было чем заниматься, дабы жить достойно.
Алена прижалась к Бордаку.
– Я, как во сне. И… просыпаться не хочется. Уж и не знаю ныне, проклинать мне Крым, Кафу или благодарить. Ведь там встретила тебя. А еще мне стыдно, Михайло.
– Стыдно? За что? – удивился Бордак.
– За то, что памяти мужа убиенного изменяю. Тяготит то меня.
– Убиенных след поминать и молиться о спасении их душ, но жить треба с живыми. И в том, что ты со мной, ничего постыдного нет. Сходи в церковь, погутарь со священником, он боле нас, мирян, ведает, как жить праведно. Поможет обрести покой.
– Схожу, пожалуй. А может, вместе?
