– Ну что, Ефим?
– А пес его знает. В осиннике тихо, дозоров нет. Такое ощущение, что вообще там никого нет. Но басурмане совсем недавно были там, стояли лагерем.
– Пошто так мыслишь? – поинтересовался Бордак.
– А ты и сам поймешь, когда по песчанику пойдем. Узришь следы коней, которых приводили на водопой. И коней много, есть там и человечьи следы, и от сапог, и от лаптей. Я спустился к песчанику, ну, и увидел следы. Вот только в осиннике что-то слишком тихо.
– А чего шуметь? – пожал плечами Фома. – Время позднее, все спят. Охрана с этой стороны не выставлена.
– Нет, Фома, коли татары ставят охранение, то по кругу. Так не бывает, чтоб с трех сторон поставили дозор, а с четвертой не стали, – возразил Бордак.
– Где ж тогда дозор, коли даже Ефим не заприметил?
– В самом осиннике, в кустах. Место подходящее, из рощи река видна. Зачем выставлять людей на открытое место?
– Людей? – едва не вскричал Кубарев. – Этих бешеных псов ты называешь людьми?!
– Извиняй, Ефим. Но как еще молвить?
– Собак, псов шелудивых.
– Ладно, пусть так. Значит, идем по одному?
– Можно и по двое, но не в седле, – поостыв немного, ответил Ефим. – Тока через время. Одни прошли, подождали немного, пошли другие.
– Как скажешь.
– Первыми идем я и Ефим, – повернулся Михайло к Рубачу, – следом ты, и далее ратники, по двое. Выходить по моему сигналу.
– Добре, воевода.
Отряд прошел опасное место. И уже далее пошел быстрее, к двум часам выйдя к деревне Песчаная. Вернее, к тому, что от нее осталось.
Перед русскими ратниками предстала страшная картина.
В деревне не было ни одной целой хаты, все развалено, сожжено. На улице – трупы.
Кубарев подъехал к первой, крайней хате. Соскочил с коня и опустился перед телом на колени.
Воины спешились, разошлись, оставив дозор со стороны села.
– Кто, Ефим? – подошел к проводнику Бордак.
– Кум, Ульян, копьем пробили.
– Здесь в малине баба с дитем, убитые, – приблизился к ним один из ратников.
Кубарев тут же поднялся и пошел к кустам.
– О, господи, их-то зачем? За что?! – воскликнул он.
– Тоже твои? – спросил Бордак.
– Да, Варюха, жена брата, и сыночек их, годовалый Митька. Праздновали вместе, когда народился, крестить собирались этой осенью, в конце октября.
У женщины было перерезано горло, платье задрано, ноги в крови – перед смертью насиловали скопом. Дите разрублено саблей.
– Не понимаю, зачем женщину? – покачал головой Бордак. – Мальца-то ясно, слишком мал для полона, но женщина для мурзы – хороший товар.
– Хромая она была, с детства под плуг попала, покалечилась. Вот и порешили ее басурмане, – ответил Ефим. – Кому хворая нужна? А перед смертью снасильствовали зверски. Тяжко умирала Варюха. Дите-то, наверное, на ее глазах изрубили.
– Ты держись, Ефим! – Бордак положил крепкую руку на плечо проводника. – Клянусь, отомстим!
– Похоронить бы надобно.
– Потом, Ефим. Сразу всех. Сейчас не до того.
– Но не лежать же им так? Да еще воронье налетит.
– Не можно сейчас, Ефим, коли хотим наказать мурзу.
– Ну, хоть присыплю в канаве.
– Это давай. Остальных тоже можно.
Ратники нашли в деревне еще три трупа – двух стариков и одного младенца. Всех перенесли в канаву и по-быстрому присыпали землей.
Потом собрались у северной околицы.
– К осиннику? – спросил десятник Рубач.
– Погодь, – ответил Бордак, – думать треба, как прознать, там ли сотня мурзы?
– Я пойду туда, – вышел вперед Кубарев, – все прознаю и сообщу.
– Одному не можно. Я с тобой пойду. Есть у осинника место, до которого отсюда скрытно подойти можно?
– Есть, с севера, балка. От нее к роще буерак идет, там кусты, редколесье.
– И как близка балка к осиннику?
– Саженей сто!
– Идем!
До балки доскакали быстро, а у самого спуска спешились, завели коней в небольшой овраг, привязали к деревьям и дальше двинулись пешком.
– Ты осторожней, Ефим, татары могли дозор выставить, – предупредил проводника Михайло.
– Ветер с реки и осинника, я их по запаху учую, – ответил тот.
– Добро.
Прошли балку. Перед подъемом укрылись в нише северного склона. Вдруг позади послышался слабый шум, и они резко обернулись.
– Не пугайтесь, други, – раздался голос из ближайших кустов, – я – ратник Андрий, меня Огнев к вам послал. Узнал, где ты, боярин, и сюда.
– Подходи. А пошто десятник прислал?
– Мало ли, молвил, вдруг понадобится весточку отряду передать, ты и передашь.
– Ладно. Если крымчаки выставили дозор, то он где-то между балкой и лесом.
– Не чую духа басурманского, нету рядом татар, – повел носом проводник.
– Ну что ж, положимся на твой нюх, – сказал Бордак. – Переходим в буерак?
– Да. Я первый.
Кубарев поднялся по склону и скрылся за вершиной. За ним двинулись Бордак и Андрий. Дойдя до буерака, проводник вновь повел носом и посмотрел на Бордака:
– Не чую татар, а они уже должны быть близко.
– Значит, не выставили охранения, или оно в осиннике, как в случае с рекой.
– Тревожно что-то.
– О чем думы, Ефим?
– Помолчу покуда, чтоб не сглазить. Вы тут сидите, я проберусь до леса, оттуда кукушкой крикну три раза, значит, можете подходить. Коли крика не будет, значит, попался я, и тогда отходите к балке. Татары, схватив меня, забеспокоятся, разъезды во все стороны пошлют, сотню поднимут. Шумно станет. Определитесь, чего далее делать.
– Но тебя же прибьют, Ефим!
– Не-е, поначалу пытать начнут, откуда взялся, кто такой. А прибьют, что ж, видать, судьба такая. Там, – поднял он глаза вверх, – встречусь с Варюхой, Ульяном, другими, кого басурмане жизни лишили.
– Ты говори, говори, да не заговаривайся. Коли крымчаки заметят, рви от них сюда. Тута мы погоню и встретим. Не торопись на небеса. Господь, придет час, всех приберет, не подгоняй его.
– Ладно, – печально улыбнулся Кубарев, словно прощаясь, – пошел!
Наступило тяжкое ожидание. А потом, как всегда неожиданно, закуковала кукушка. Раз, два, три.
– Идем, Андрий, – кивнул опричнику Бордак.
Тот вытащил саблю. Глаза спокойные, решительные, ни тени страха в них.
