– Воды теплой, белье чистое, быстро! – Мурза кивнул Дубу, жди, мол, и прошел обратно в шатер.
Через какое-то время мурза, наконец, принял гонца. Лежа на замененной постели, покрытой шубой, он спросил:
– Что передал боярин? Сделает, о чем просил?
– Тут такое дело, господин, – замялся изменник, – Молчанов запросил кроме переданной ему сотни рублей еще шестьсот.
– А ему все свое состояние не отдать? – повысил голос мурза. – С чего вдруг он повел себя так?
– Дело в том, что у него есть чистая грамота воеводы чугуевского с печатью. Получив ее, воевода дружины московской должен будет убыть в крепость. Но грамота та опосля вызовет следствие, что непременно укажет князю Верейскому с московскими вельможами на боярина. А посему, передав грамоту, ему треба бежать в Литву. То он успеет сделать, тока нужна деньга.
– А не подумал он, что станется, коли Верейский и воевода московский прознают про связи его со мной?
– Говорил о том.
Мурза устроился удобнее и велел:
– А ну-ка садись и давай по порядку ведай, какой был разговор. Да в подробностях.
– Слушаюсь!
Дуб присел на край ковра и слово в слово передал суть разговора в Чугуеве.
Мурза выслушал, задумался. Затем встал, прошел к шкафу, достал мошну, бо́льшую размером, чем прежде, и тяжелее. Бросил Дубу:
– Держи, отдашь боярину, тут более чем шестьсот рублей. Но предупреди, не уйдет завтра дружина московская, конец ему, в Литве достану и отрежу голову за измену.
– Угу, передам. Я часок отдохну?
– Некогда отдыхать, мне до завтрашней полуденной молитвы нужна эта грамота. Как привезешь, скажу, что с ней делать.
– Чего уж говорить, и так ясно, пошлешь меня гонцом от князя Верейского, – вздохнул Дуб.
– Догадливый. Езжай и гляди, не попадись страже городской.
– Не попадусь, не беспокойся.
Икрам махнул рукой – пошел, мол.
И вновь поскакал Сидор Дуб в сторону Чугуева. На этот раз ехать было веселее, ни за что, ни про что заимел сто рублей. С такими деньгами можно самому рабов прикупить у татар из сотни, а в Кафе втридорога продать. А там и дом поставить, хозяйство. В Кафе его держать можно, платить рабам не треба, ну если только хлыстом. С хорошим настроем ехал Дуб. Пройдя полпути, остановился. Слева у сломанной молнией березы и валуна достал мошну, отсыпал серебро в свой мешок. Примерно, конечно, но и мурза не взвешивал, на глаз определил, сколько денег, да и боярин проверять не станет. Свой денежный мешочек гонец положил под дерн за валун, закрыл засохшей травой и продолжил путь.
Небо начало светлеть, наступало время предрассветной молитвы у мусульман, в крепости же царила тишина, только не спали стражники на стене да вышках. По тайному ходу Дуб завел коня в город и провел до подворья Молчанова. Ночью заметно посвежело, и слуга Молчанова Илюха стоял у калитки в зипуне.
– Наконец-то, – проговорил он, завидев Дуба, и тут же рассмеялся: – С тобой, Дуб, точно дуба дашь.
– Весело тебе, Илюха? Гляди, как бы плакать не пришлось.
– А чего нам плакать? На подворье втихаря готовятся к отъезду. Боярин молвил, новая жизнь ждет нас.
– Ну-ну. Он спит, поди?
– Как же? Тебя, вельможи, дожидается.
– В морду хочешь?
– Не-е, не хочу, и без тебя есть кому дать, заходи, покуда стража не объявилась.
Дуб завел коня на подворье, прошел по лестнице на верхнее крыльцо, оттуда через сени в горницу.
Боярин, на лике которого проступала усталость, сидел на лавке за столом, рядом горела свеча, светила лампада перед образами.
Дуб перекрестился, что вызвало усмешку Молчанова:
– Тебе ли, Сидор, предавшего веру, молиться?
– Вера не в словах, боярин, она в душе.
– А где душа-то? Но ладно, привез деньги?
– Чего бы возвращался? А ты сделал грамоту?
– Давай мошну!
– Покаж грамоту!
– Охамел, холоп! Смотри! – усмехнулся боярин и, достав грамоту, развернул ее перед Дубом.
Тот, удостоверившись, что внизу настоящая печать, прочитал написанный каллиграфическим почерком текст. В грамоте говорилось о том, что по велению государя московской особой дружине воевод боярина Бордака и княжича Парфенова следует оказывать всемерную и посильную помощь воеводе Чугуева князю Верейскому в защите города от набегов татар и прочих ворогов. Ссылаясь на это высочайшее повеление, князь Верейский просил московских воевод срочно привести особую дружину в крепость, так как, по полученным сведениям, остатки сотни мурзы Икрама подошли к Чугуеву и намереваются напасть на крепость.
Прочитав написанное, Дуб кивнул:
– Это то, что треба. Скажи, боярин, кто писал эту бумагу?
– А тебе не все равно? – спросил Молчанов.
– Не все равно. Мне треба знать, почерк писаря известен московским воеводам?
– Нет, не известен. Писал мой человек, вельми преуспевший в изучении грамоты и дела писчего.
– Где он сейчас?
– Далече, Дуб, так далече, что не достать никому, – усмехнулся боярин:
– Ты сгубил его?
– Не задавай ненужных вопросов, давай серебро!
Дуб передал мошну, забрал грамоту и сказал:
– Дело сделано, можно и в обрат к мурзе ехать.
– Не спеши, – поднялся Молчанов. – Как ты прежде уехал, я был у воеводы, князя Верейского, он собирал свой совет по укреплению обороны крепости. После него я сказал ему, что мне треба выехать в Новгород-Северский. Князь удивился, спросил, по какой нужде. Я поведал, что получил сообщение о болезни отца жены. Мол, при смерти старик, не по-христиански будет не проститься с ним и не проводить в последний путь. Князь соболезновал мне, выезд разрешил, но выказывал тревогу, как бы не попасть мне в лапы мурзы Икрама. В общем, успокоил я его, сердечного. И теперь после утренней молитвы обозом выйду из крепости. Тебе же сейчас с грамотой выходить из города опасно. Не дай бог, попадешься страже, та усердно службу несет. И тогда конец всем. Грамота погубит. Вот я и решил, дабы не подвергать ни тебя, ни себя опасности, держать тебя при обозе. А как отойдем от крепости, езжай на все четыре стороны. До вечера, когда мурза, дождавшись ухода дружины и выдержав время, нападет на село, я буду уже далече.
– Ладно. Ты прав, – согласился Дуб. – Заодно и я с часок отдохну, мурза потом не даст. Комнату выделишь?
– Внизу, где челядь, есть комната. Спросишь у ключника, он покажет.
Забрав и спрятав грамоту, Дуб вышел из горницы, прошел сени до крыльца, спустился по лестнице во двор, где в телеги грузили вещи боярина и семьи его, а также холопов, Молчанов вывозил из города всех, но не всех намеревался брать с собой. Тех, кто не нужен, думал оставить в лесу.
