– Вот оно, значит, как, нашлась. – И крикнул за спину: – Приставов ко мне, и губного старосту предупредить, чтобы шел сюда!
Появились приставы. Те же ратники, но состоящие на иной службе, нежели воины городской рати.
– Звал, Иван Юрьевич? – поклонился князю старший из них.
– Звал. Глянь в телегу.
Старший пристав взглянул, вскрикнул:
– Ух ты, твою же ногу об городьбу! Так это же Клавка Корчага, пропавшая осенью!
– Что делать, ведаешь?
– Само собой!
– Давай ко мне Демида с его девой Лидкой. И быстро!
– Слушаюсь!
– Кто эта Клавдия? – спросил у Голицына Михайло.
– Жена одного ремесленника, что проживает в остроге. Осенью ремесленник Корчага заявил, что жена его сбежала с торговцем из Калуги. Она была на сносях, и Корчага сильно убивался от ее поступка, просил возвернуть. Но то и моя обязанность, послал человека в Калугу. Там Клавдии не оказалось. Как и торговца, что назвал Корчага. Тот вообще неизвестен в городе. А разве подобное может быть? Это холопов всех не знать могут, а не торговых людей. Поручили заняться сим делом старосте губному. Усилили поиски, без толку. А она, оказывается, с осени в лесу мертвая. Но ничего, скоро узнаем правду.
– Узнаем ли? Коли кто видел бы, как уезжала баба, – выказал сомнение Парфенов.
– Тогда нечто другое один из ратников городской стражи видел, кое-что подозрительное есть. Осенью Клавдия пропала, а до того Корчага привел на подворье молодую девку, Лидку. Ей восемнадцать годов, сирота, была в услужении московского боярина, который потом, дав вольную, выгнал ее, застав с молодым холопом в амбаре. Она и явилась сюда. Всю историю рассказывать смысла нет, скажу, что по городу пошел слух, будто она девка гулящая, сама же дюже хороша собой. Вот Корчага и прибрал ее. Потом уже другие слухи поползли, вроде как ремесленник спит с нею. Жене-то под тридцать лет было. Долго родить не могла, а тут понесла. И вдруг молодая девка объявилась. Сказывали, скандалы в семье начались. А потом Клавдия исчезла. Вот, – он кивнул на телегу, – нашлась, удавленная и тайно захороненная.
– И что? – спросил Бордак. – Улик против ремесленника, как понимаю, нет?
– Покуда нет. Поглядим, как поведет себя Корчага, а потом строго возьмемся за девку его. Той молчать выгоды нет. Все поведает, коли поймет, что за убийство плаха ей с пытками грозит.
– Пошто не чинил такое следствие ранее?
– Повода не было. Ведь Корчагу жена могла и обмануть, и он мог не знать, что мужик, с кем она бежала, торговец с Калуги, а не с другого города. В общем, была баба и пропала, чего терзать Корчагу? А сейчас – другое дело.
– А что ты молвил о ратнике городской стражи?
– Есть такой, что видел, как осенью, где-то в сентябре, рано поутру ремесленник на повозке из города выезжал. И направился как бы в сторону Москвы. Следствие этому значения не придало, мало ли куда ремесленник поехал? Товар свой сбывать, он обувку разную шил…
Речь князя прервали приставы, что доставили в повозке ремесленника.
Тот вылез, бледный, нервный, заметно было, что не по себе мужику. Его подвели к вельможам. Он тут же поклонился и, сорвав с головы шапку, завопил:
– За что меня приставы схватили, князь?
– Сам не догадываешься?
– Да откель? Живу тихо-мирно, никого не трогаю, делом занимаюсь, в казну налог плачу справно…
– Подойди, глянь! – кивнул на телегу Голицын.
Корчага подошел, взглянул и тут же отшатнулся:
– Господи, помилуй, это же моя Клавка! Что же за душегуб удавил ее? И где нашли?
– Не много ли вопросов, Демид? Тебе не спрашивать треба, а ответствовать.
– За что, князь?
– За то, что жену свою на сносях убил да спрятал в лесу.
Ремесленник попятился, его окружили приставы:
– Да что ты такое молвишь, князь? Да разве я стал бы трогать бабу свою? Даже коли и поймал бы с тем торговцем – бить бы не стал, потому как в утробе дитя. Потом наказал бы строго. Но чтобы убивать?
– А люди молвят, бил ты жену.
– Так баба же своя. Кто не делает того? Баб крепко держать надо.
– Чего ж не удержал?
– Сильно, видать, полюбился ей торговец, – вздохнул Корчага.
– Слушай меня, Демид, – подошел к нему князь, – не хочешь на дыбу, говори тут и сейчас, как убил жену и за что. Не скажешь сейчас, пойдешь к пыточных дел мастерам. А следствие тем временем возьмется за молодую девку, которая проживает с тобой. Мыслю, если ты пытки выдержишь и не признаешься, то ей это ни к чему. Все поведает.
Корчага опустил голову и вдруг, ударив ближнего пристава, вырвался на волю, ринулся от Кремля. Далеко сбежать не смог, да и куда бежать? Стража все одно поймает. Но поймала не стража. Возчик дружины, оказавшийся по пути, одним ударом сбил ремесленника на землю, оседлал, связал бечевой. Тот забился, завыл, как волк:
– У, собаки, будьте вы прокляты все!
– В темницу его! – повелел князь и подозвал к себе губного старосту: – Владимир Сергеевич, выбей из него показания и передай суду. Казнить прилюдно будем. Но ты ведаешь, что в таких случаях делать.
– Ведаю, князь, теперь, когда вина ремесленника налицо, мы из него всю подноготную дела того разбойного вытащим. Что делать с телом Клавки-то? Положить покуда в погреб холодный али захоронить?
– Как разберетесь с Корчагой и девкой, захороните на кладбище, как положено, до того пусть в подвале будет. Ей все равно. Душа и так уже измаялась неприкаянная.
– Это так! – кивнул староста и отдал команду приставам: – В темницу ремесленника и на дыбу! Пусть в избе пыточной признания получат. За девкой послали?
– Послали. Ее куда?
– Ко мне! А тело в погреб пыточной избы.
Голицын отвел Бордака и Парфенова в сторону:
– Благодарствую, что помогли правду о пропаже бабы узнать.
– То случайно вышло, – пожал плечами Михайло.
– Как бы ни вышло, но правду теперь ведаем.
– Это так!
– Надеюсь, голод у вас не пропал?
– Э-э, Иван Юрьевич, – усмехнулся Парфенов, – мы и не такое видели, да и сами бивали ворога. Если бы по каждому делу желание трапезничать пропадало, то давно в могиле были бы.
– Ну, тогда наперво в баньку?
– Да, попариться треба.
– Добре, вас отведут. Пока будете париться, в горнице стол накроют. Винца хлебного выпьем за встречу?
– Отчего нет? – улыбнулся Бордак. – С усталости можно и выпить.
Князь позвал слугу, что возвернулся, выполнив прежний наказ князя:
