– Ну, что у Перекопа?
– Орда собралась большая, тысяч шестьдесят-восемьдесят в ней есть, не менее, там и ногайцы, и черкесы. Сам хан в крепости, мурзы его делят ратников на тысячи, сотни. Эх, хлебнем горя с этим Девлет-Гиреем!
– Не впервой. Как мыслишь, сколько времени потребуется крымчакам, чтобы организоваться?
– Дней пять, не менее, хотя, может, и меньше, ведь у каждого отряда уже есть свой мурза, треба тока решить, объединять их или где-то пускать в раздельности. Разъезды выходили на Муравский шлях.
– А на Кальмиусскую сакму?
– То из Айкула не видно, но вроде восточнее они не уходили.
– Так, давай трапезничай, и спать. В полдень тронемся.
– Пойдем к шляху?
– Я скажу, куда пойдем.
После обеденной молитвы и трапезы, попрощавшись с казаками, которые готовили станицу к обороне, Бордак и Парфенов, выслав вперед головной дозор, повели опричную дружину на север. До деревни Рубихи следовало пройти где-то двести тридцать верст, для конного отряда с малым обозом четыре дня пути.
Так и вышло, в начале мая дружина дошла до деревни. По пути Парфенов с десятниками постоянно высылал на шлях дозорных. Те докладывали, что дорога пока пуста. Обошли Чугуев по левому берегу Северского Донца. Увидели, что и крепость так же готовится встретить незваных гостей, пошли по Изюмскому шляху, иногда уходя в рощи, леса, балки, если на дороге показывались всадники или повозки. Ночевали там же, к вечеру четвертого дня зашли в Рубиху. Вернее, в то, что от нее оставили местные жители, а именно – пожарище. Но покидали деревню, видать, второпях, посему остались кое-где остовы домов, землянки, клети, часть городьбы и, что странно, ворота. Огонь их не затронул, и сейчас они стояли памятником бывшему селению. Возможно, когда-то здесь возродится жизнь, но для этого надо побить крымчаков. Удастся ли то, знал один Господь. Разместились по землянкам, коней отвели в низину у деревни, там стреножили и оставили под надзором возчиков обоза. Бордак наказал на всех сторонах выставить дозоры. Парфенов с десятниками определился, кому где стоять. Помолились, потрапезничали и завалились спать.
Прошел день, на Муравском шляхе никого, на Изюмском, к которому был выслан десяток Грудина, тако же. И вообще, кругом весна, молодая зелень, солнце, тепло. Если бы не орда Девлет-Гирея…
На второй день ближе к полудню Бордак обходил стан. Завидел с востока трех всадников, один из которых вез перед собой какой-то продолговатый предмет, переброшенный через коня. И только когда всадники подъехали, воевода понял, что это люди Грудина. Он узнал в старшем Степана Гринько и спросил:
– Кого привезли, воины?
– Да вот одного пса, который в свите другого вместе с охраной шел по Изюмскому шляху.
– Вот как? И кто такой этот пес?
– Он сам тебе ответит. Это что ж делается-то, Михайло Алексеевич, за деньгу родину продать готовы!
– А ну, давай ко мне своего полонянина.
Гринько дал команду, и Богдан Куля сбросил человека на землю. Поднял, развязал ноги, подвел к воеводе:
– Вот он, боярин.
– Кто такой? – взглянул в глаза пленнику Михайло.
– Дворянин из Углича, Ефим Торопко.
– С кем ехал?
– С угличским сыном боярским, Бушуем Сумароковым, двумя московскими вельможами, да мрачным мужиком, которого Сумароков звал Кудияром.
– Это уж не тем Кудияром, что разбойник?
– Не ведаю.
Бордак повернулся к Луке:
– А где остальные? Сумароков со товарищами?
– Те прошли, боярин, в свите было два десятка охраны. Мы атаковали их, но, покуда бились с охраной, свита ушла по Изюмскому шляху, тока вот этого, – Лука кивнул на Торопко, – сумели взять.
– В десятке нашем потери есть?
– Нет. Да и из охранников положили тока троих, остальные отбились и разлетелись по степи.
– Ладно. Добре, что дворянина этого взяли.
– Да какой он дворянин? – воскликнул Лука. – Продажный пес, как и остальные его дружки.
– Жить хочешь? – спросил изменника Бордак.
Торопко поднял глаза на воеводу:
– Конечно, хочу, кто ж не хочет?
– Выкладывай, куда ехали?
– К Девлет-Гирею.
– Во как? К самому хану?
– Да, то решил Сумароков. Дюже он пострадал от царя.
– Молви еще, невинно.
– О том не мне судить.
– С чем ехали?
– Развяжи руки, затекли, – вздохнув, попросил Торопко.
– Ничего, потерпишь, отвечай на вопросы!
– Я-то попал в компанию случайно, каюсь, по пьянке княжеского холопа прибил из-за девки, а за то казнь полагается. Думал сам на Литву податься, а тут Сумароков…
– С чем ехали?
– Поведать хану, что русских сил на Москве нет ничего, тысяч восемь-десять, так же на засеках, от засухи и прошлых годов много народу померло, а основные силы царя в Ливонии. И коли пойти не привычным Муравским шляхом, а уйти по Бакаеву на Свиной, то можно зайти русским дружинам за спину и выйти к Москве.
– Ах вы, псы шелудивые, чего задумали!
– Это Сумароков и Кудияр.
– А ты ни при чем?
– Чего я, мне хоть на Литву, хоть в Крым, подале от гнева Ивана Грозного.
– Значит, желаете, чтобы Девлет на Москву пошел?
– Да не, боярин, это Сумароков с Кудияром.
– И кто вы после этого?
– Ты обещал жизнь сохранить, коли выложу все, – напомнил пленник. – Я и выложил, как на духу. Отпусти.
– Куда пойдешь-то?
– Знамо, не в обрат.
– Далече ли уйдешь?
– Как Бог даст.
– Не смей трогать Господа, ты продал его, ты не православный, а неизвестно кто. Даже псом назвать не можно, животине обидно станет. Псы в отличие от таких, как ты, своих хозяев не предают, а защищают до последнего. Ну, да что с тобой гутарить. Я обещал тебе жизнь, посему не трону, а вот как ратники? За них поручиться не могу и не желаю. Богдан, – кивнул Михайло опричнику, – решите меж собой, чего с ним делать, а я отпускаю, развяжи!
Торопко взвыл, он-то ведал, какой приговор вынесут опричники.
Ратники отвели его в лес, где и зарубили. Вернувшись, подошли к воеводе:
– Чего десятнику передать?
– Продолжать смотреть за дорогой. Объявятся еще изменники, рубить нещадно.
– Уразумели.
– Езжайте!
Отправив разведчиков, Бордак вызвал десятника Фому Рубача, подошел и Парфенов, разбуженный шумом на улице.
