– О боже! – вскричал Манжен. – Черт побери, у меня встал!
Ланг обратился к Ко:
– Вы не могли бы сказать вашему неандертальцу, чтобы он заткнулся?
Наступившая тишина угрожающе вибрировала, как зловещая волна, предвестница надвигающейся бури. Примерно секунду Ковальский и Манжен глядели друг на друга, потом шеф сделал тому знак. Сервас видел, как расширились глаза Ланга, когда Манжен встал и медленно обошел стол. С него разом слетел весь рыцарский дух.
– Не делайте глупостей, Ковальский. Отзовите своего сторожевого пса. Подумайте о том, что мэтр Ногале…
Оплеуха была такой силы, что даже Сервас вздрогнул. Ланг слетел со стула и покатился по полу, закрыв рот ладонью. Из его нижней губы капала кровь.
– Черт, да вы все тут больные!
– Сядьте, – приказал Ковальский.
– Мой копчик! Вы за это ответите!
Манжен снова подошел к Лангу. Писатель поднял руки.
– Ладно, ладно, я…
Но Манжен уже ударил. Тяжелым кулачищем по самой макушке. Ланг сморщился от боли и поднес руки к голове. Верзила-сыщик схватил его за воротник, и тот с треском порвался. Прежде чем вернуться на место, Манжен с такой силой впечатал писателя в стул, что тот чуть не развалился. Смертельно побледнев, Ланг мотнул подбородком в сторону великана.
– Ваш коллега, вот этот, еще пожалеет о своем поступке. Клянусь, что вы все у меня…
– Вернемся к тому, чем ты занимался в ночь с четверга на пятницу, – бесстрастно сказал Ковальский.
– Вы поняли, что я вам сказал? – рявкнул разъяренный Ланг.
Сен-Бланка, похоже, чувствовал себя неловко. Манжен был доволен собой. Ко – безразличен. И Сервас не знал, как себя повести в этой ситуации. Он только что присутствовал при сцене, полностью оправдывающей отношение к полиции студентов, к которым он себя до недавнего времени причислял. Он наблюдал такие сцены и не раз открыто осуждал их, когда находился в противоположном лагере. Что же, теперь поступаться своими принципами под тем предлогом, что он зачислен в полицию? Закрыть на все глаза и сказать себе, что Ланг сам напросился? На месте преступления, для тех маленьких людей, на которых нападали из-за нескольких тысяч франков, Сервас был полицейским. А вот перед превышениями полномочий, профессиональным насилием и произволом он все еще был студентом.
– Я хочу сказать, что не одобряю того, что здесь произошло, – вдруг выпалил он.
В комнате повисла тишина, тяжелая и плотная, как ртуть. Манжен, тоже закуривший сигарету, усмехнулся сквозь завесу дыма, словно напоминая: «А я ведь вам говорил…»
– В самом деле? – произнес Ковальский, и лицо его стало бесстрастным, как у мертвеца, а голос сделался опасно слащавым.
– Вы не можете… – начал Сервас.
– Заткнись. Еще одно слово – и я вышвырну тебя из группы. А после этого ты всегда сможешь попросить дядюшку найти тебе местечко.
Холодный и жесткий тон этой реплики подействовал как пощечина. Теперь и Манжен, и Ковальский станут относиться к нему с одинаковым отвращением. Сен-Бланка уткнулся в свои записи. И в этот момент Сервас понял, что только что скатился в группе на последнюю ступень иерархии, что было равносильно тому, чтобы стать для них неприкасаемым или прокаженным.
– Мне очень хотелось бы, чтобы ты рассказал нам, что делал в ночь с четверга на пятницу, – сказал шеф группы Лангу все тем же ледяным тоном. – И советую тебе усилиться. Потому что в этой комнате есть по крайней мере двое, у кого руки чешутся врезать тебе еще разок.
Сервас заметил, что Ланг вспотел: под мышками у него расплылись два темных пятна.
– С какого часа по какой? – спросил он.
– Начиная с девяти вечера, – ответил Ковальский.
Писатель задумался.
– С двадцати одного часа до двадцати трех включительно я смотрел фильм на видеомагнитофоне. Кассета должна быть еще там.
– Какой фильм?
– «Мой личный штат Айдахо»
[14].
Ковальский встал и вышел, не сказав ни слова. Сервас понял, что он отправился навести справки о результатах обыска: была ли кассета в магнитофоне. Может, заодно и хотел показать писателю, что теперь он, Ко, – единственный заслон между ним и разгневанным Манженом. А тот не сводил с Ланга глаз, пока шеф отсутствовал.
– Итак, что было дальше? – сказал Ковальский, снова войдя в кабинет.
Он закурил еще одну сигарету.
– Дальше, с двадцати трех до двух ночи я работал над новой книгой. Около полуночи позвонил своему издателю, и мы проговорили почти двадцать минут.
– В полночь?
– Да. Можете проверить.
Ковальский и Сен-Бланка что-то отметили для себя. Ланг поскреб себе ноги сквозь брюки. В тесном кабинете, где сидели пять человек, становилось очень жарко.
– Я хочу пить, – сказал вдруг Манжен. – Кто-нибудь еще хочет?
Все, один за другим, ответили согласием.
– Можно мне попросить «Кока-колы» или стакан воды? – спросил Ланг.
Манжен никак не отреагировал. Он вернулся с питьем, все освежились и снова закурили, сидя напротив задержанного, у которого по лицу катились крупные капли пота. Под потолком повисло густое облако дыма.
– И никто не заходил? – допытывался Ковальский, отставив в сторону запотевшую бутылочку пива.
– Нет, – отвечал Ланг, тяжело дыша открытым ртом и переводя глаза со стакана воды, к которому пока никто не прикоснулся, на пачку сигарет.
– «Ягуар Даймлер Дабл Сикс» – твоя машина?
– Да.
– Когда ты ее в последний раз заправлял?
Ланг нахмурил брови и провел языком по пересохшим губам.
– Не помню. Недели две тому назад…
– Какой был день недели?
– Я же вам сказал…
– Постарайся вспомнить.
Из голоса шефа группы разом улетучились все интонации спокойной беседы. Ланг задумался.
– Во вторник, на автостраде, на въезде в Париж.
– В какой зоне?
Ланг посмотрел на них усталым взглядом и ответил. Ковальский сделал пометку. Отпил еще глоток. Отставил бутылку. Прищелкнул языком.
– Сколько раз ты выезжал с того времени?
– Вы шутите?
– А что, похоже?
Ланг дважды принимался перечислять, сколько раз. Ковальский тщательно записывал малейшую информацию в блокнот.
– Ты уверен, что ничего не забыл?
– Да.
– Ты недавно ездил на остров Рамье?
