– Почему вы в этом так уверены, патрон? – запротестовала Самира Чэн. – Он же от вас убегал…
Сервас уже собрался ответить, но воздержался. У него для группы не было ни одного приемлемого объяснения. Лишь собственное внутреннее убеждение, к которому он пришел в исключительных обстоятельствах, и сейчас поставить их на свое место было очень трудно.
– Хорошо, Самира, покопайся немного в этом направлении, – сказал он, чтобы бросить им кость. – Что дали камеры наблюдения гольф-клуба?
– Ничего, – ответил Гийяр. – Они не работают, их там установили просто так, для вида…
У Гийяра был усталый и озабоченный вид, и его можно было понять. Может, его беспокоили алименты на троих детей.
Сервас вдруг почувствовал, что тоже очень устал. Устал настолько, что даже боль во всем теле немного притупилась. Не давала покоя только пульсирующая боль в грудине и в ребрах. Казалось, в него кто-то раз за разом всаживает нож. Он почувствовал ее утром, когда одевался, и подумал, уж не сломал ли себе что-нибудь в горах.
– Вернемся к Манделю. Надо тщательно изучить содержимое его компьютера. Где наш научный отдел? У нас до конца задержания осталось всего два часа! Необходимо просмотреть все полученные и отправленные сообщения за часы, предшествовавшие проникновению в дом Ланга, и прежде всего – узнать IP-адрес того, кто бросил рукопись в окно машины Манделя.
– Можно сделать резервную копию с его жесткого диска, – предложила Самира. – Предположим, Мандель не соврал, но кто сказал, что он не сообщник в укрывательстве преступника? – бросила она таким тоном, словно речь шла о партии в покер. – Может, он блефует в этой истории с сообщениями…
Сервас кивнул.
– Два часа, – повторил он. – Судья Месплед, конечно же, не продлит срок задержания. Поторопитесь, ребята.
Он не стал говорить о своих ночных литературных изысканиях и закончил с поручениями. Потом объявил, что к дантисту пойдет один: если они явятся все вместе, то рискуют спугнуть дичь. А он предпочитает сделать все тихо и спокойно – даже если, подумал он, но вслух не сказал, муж наверняка предупредил Зоэ Фроманже.
* * *
Зубоврачебный кабинет Тран и Фроманже располагался за железнодорожным туннелем, на улице Фобур-Бонфуа, в жилом доме, на удивление новом и элегантном для этого квартала. Его графическая архитектура – и объемы, и прямоугольные формы, и окна, смело прерывающие горизонтальные линии облицовки, – контрастировала с соседними старыми зданиями, сплошь покрытыми граффити, с магазинчиками дешевых товаров, ночными мини-маркетами и азиатскими ресторанами.
Миновав тяжелую дверь четвертого этажа, Сервас очутился в пространстве, где все было задумано и организовано так, чтобы пациент позабыл о главной цели своего визита и решил, что зашел сюда просто хорошо провести время. Ненавязчивая музыка, мебель в песочных тонах, вощеный паркет, рассеянный свет… Его встретила секретарша и, осторожно покосившись на его физиономию, всю в ссадинах и царапинах, нежным и музыкальным голосом спросила, назначена ли ему встреча.
– Да. С доктором Зоэ Фроманже.
Сладкий сироп снова зажурчал:
– Будьте любезны, ваше имя, пожалуйста.
«Еще как буду», – подумал Мартен, назвавшись. Его проводили в комнату ожидания, где лежали журналы на любой вкус: от «Кайе дю Синема» и «Сьянс Юмэн» до «Ар де Декорасьон». В углу комнаты сияла лампа, выполненная в форме арки, на стенах висели фотоизображения насекомых и бабочек. За дверью застучали каблуки, и на пороге появилась темноволосая женщина лет тридцати пяти – тридцати восьми в белом халате, наброшенном поверх облегающего костюма. Сервас поднялся ей навстречу. На каблуках она была почти одного роста с ним.
У Зоэ Фроманже было овальное лицо, темные волосы до плеч, искусно подстриженные «каскадом» и так же искусно и красиво встрепанные (милая небрежность, на которую ушло полтора часа перед зеркалом). Вокруг глаз с теплыми карими радужками залегли темные круги, и в них светилась тревога. Видимо, у них с мужем состоялся долгий разговор обо всем, что случилось в лесу, и она провела скверную ночь.
– По какому поводу вы хотите меня видеть, инспектор?
Голос звучал тепло, но в нем, так же как и в глазах, читалась тревога.
– Капитан, – поправил он. – Разве ваш муж ничего вам не говорил?
– Очевидно, он плохо понял, чего вы хотели от него вчера вечером. И от меня тоже… Почему вас так заинтересовали мой рост и вес?
Сервас покачал головой. Если Зоэ ломала комедию, то актриса она была способная.
– А мы не могли бы поговорить где-нибудь в другом месте? Комната ожидания для этого… не идеальная территория.
Вдруг он поморщился и поднес руку к правой щеке.
– Что с вами? – сразу спросила мадам Фроманже.
В конце концов, они находились в зубоврачебном кабинете, и такой жест здесь вряд ли кого мог удивить.
– У меня с недавних пор часто возникает острая боль в коренном зубе. Должно быть, сам факт, что я попал в кабинет дантиста, ее растревожил. Психосоматика… – прибавил Сервас, еле заметно улыбнувшись. – Не обращайте внимания, я здесь не из-за этого.
Зоэ пожала плечами.
– Пойдемте ко мне в кабинет. Раз уж вы здесь, надо воспользоваться случаем и посмотреть, что у вас там.
Она повернулась и пошла впереди по коридору, бодро постукивая каблуками по вощеному паркету и разгоняя приглушенную атмосферу кабинета. Мартен отметил, какие у нее мускулистые икры, широкие плечи, как ладно смотрятся обтянутые халатом бедра, и признал, что эта женщина, несомненно, гораздо сильнее, чем кажется на первый взгляд.
Когда же он устроился в наклонном кресле, то подумал, что вряд ли было хорошей идеей допрашивать объект, у которого в руках шприц и бор. У него очень чувствительные десны и эмаль, и стоит только шприцу или бору к ним приблизиться, они тут же начинают болеть. Всякий раз, когда Мартен входил в кабинет дантиста, ему вспоминался фильм «Марафонец»
[25].
– Ну и досталось вам этой ночью, – заметила Зоэ Фроманже, разглядывая царапины и порезы у него на щеках, на носу и на лбу, словно по коже, как по бумаге, прошелся острый карандаш.
– Как вам, наверное, уже известно, мы с вашим мужем совершили небольшую пробежку по лесу.
– Откройте рот, – сказала она.
– Я должен задать вам несколько вопросов.
– Потом зададите.
Сервас воздержался от замечаний. Дантистам не возражают. Она склонилась над ним, шурша нейлоном; от ее одежды исходил приятный запах, который всколыхнул в Мартене воспоминания о тех годах, когда у него еще была личная жизнь. Инструменты принялись нагло и непристойно шарить у него во рту, рыться в деснах и скрипеть зубной эмалью, как металлические насекомые.
