– Ну, и?.. Вот всё, что они увидят: вы убили свою жену, на которую думали, что убили еще в девяносто третьем году. Это лишь усугубит ваше положение. Как доверять тому, кто уже был убийцей двадцать пять лет назад? Кроме того, я выключил камеру, когда только что выходил из кабинета… После того как вы сознались в убийстве жены. Все, что было сказано потом, не записано…
Пришло время делать выводы. Каждое слово – теперь лишний гвоздь в гроб Ланга.
– Женщина, ради которой вы кончите свои дни в тюрьме, ради которой пожертвовали собой, никогда вас не любила: напротив того, она ненавидела вас всеми силами души. И ваша великая история любви на поверку оказалась великой ложью.
Сервас посмотрел на часы и вызвал Эсперандье.
– Отведи его вниз, – сказал он. – Завтра утром будем докладывать судье.
– Предварительное задержание продлеваем?
Сервас взглянул на камеру.
– Нет смысла. Он сознался. Все записано.
Венсан велел писателю встать и надел на него наручники. Сервас тоже поднялся, и они с Лангом пристально посмотрели друг другу в глаза. Для одного развязка была победой, для другого – поражением.
На губах писателя появилась слабая улыбка.
Печальная, бесконечно печальная улыбка.
– Могу я попросить вас об одолжении, капитан? У меня в компьютере незаконченная рукопись. Вы не могли бы распечатать ее для меня? Мне хотелось бы ее закончить… – сказал он со вздохом. – Вы думаете, я смогу писать в тюрьме?
8. Воскресенье
Весло
Как обычно, Сервас разобрал свой стол и навел там порядок. Приготовил документы, рапорт судье, который надо отослать завтра, сохранил видеозапись… Он испытывал удовлетворение от хорошо сделанной работы, от удачного дела: эта дверь наконец-то была закрыта, после двадцати пяти лет. И все-таки был у его победы какой-то странный привкус.
Двадцать лет назад Ланг совершил самое мерзкое из преступлений и умертвил, хоть и не своими руками, троих, если включить сюда самоубийство Седрика Домбра. И месть Амбры, эта ложь вместо любви, теперь казалась ему не менее омерзительной… Хотя он и поверил Лангу, что тот действовал во имя любви.
Надо ли восстанавливать справедливость любой ценой? Кто ответит на этот вопрос? Никто… Мартен снял с вешалки пальто и закрыл за собой дверь.
Уже стемнело, к тому же было воскресенье, и потому в темном коридоре стояла тишина. Но он все же наудачу направился к кабинету, мимо которого недавно проходил днем и услышал слово весло. Из приоткрытой двери пробивалась полоска света. В кабинете слышались шуршание бумаги и треск закрываемого ящика стола. Когда Сервас бесшумно вошел, коллега обернулся к нему. Тот, как и он, приводил в порядок бумаги, готовясь уже уходить. В кабинете горела единственная лампа.
– Привет, – сказал Сервас.
Хозяин кабинета покосился на него в нерешительности. Они не испытывали друг к другу особой симпатии. Симоне принадлежал к старой школе, острым умом не отличался, не признавал никаких перемен, а прежде всего, с точки зрения Серваса, работал слишком по-дилетантски.
– Привет…
– Что там за история случилась недавно в гребном клубе? – спросил Мартен с места в карьер.
– А тебе зачем?
– Да так, простое любопытство.
Тот снова с подозрением уставился на коллегу. Симоне было трудно провести, но ему не терпелось скорее уйти домой, а потому не было ни малейшего желания что-нибудь обсуждать.
– Девчонки пожаловались, что хозяин клуба без стука входит в душевую и подглядывает за ними. Еще один бред, порожденный делом Вайнштейна, – прибавил он презрительно и горько.
Сервас вздрогнул.
– А как его зовут?
Взгляд Симоне стал острым. Он прикидывал, что может сообщить и что за это может попросить взамен. Такие сделки – обычное дело для сыщиков.
– Франсуа-Режис Берко. А что? Тебе это о чем-то говорит?
– Абсолютно ни о чем.
Симоне медленно покачал головой.
– Сервас, – рявкнул он, – кончай держать меня за дурака!
– Это старая история… прошло уже двадцать пять лет, – сдался Мартен. – Да бог с ней… Ничего важного.
– Двадцать пять лет? Серьезно? – поднял его на смех Симоне. – Да черт тебя побери, Сервас! Вот уж точно, мастер ты время терять! Ты что, думаешь, мне больше заняться нечем, кроме как рыться в пыли?
«Тебе-то уж точно нечем заняться», – подумал Мартен. Он повернулся и пошел к двери. Симоне прав. Это всего лишь совпадение. Так бывает во всех уголовных делах: кажется, что маленькие детали могут куда-то привести, а на самом деле это только сухие ветки, не имеющие к делу никакого отношения. Есть такой тип совпадений, который дает пищу для рассуждений и неисправимым скептикам, и любителям теорий заговора, и тем, кому нравится пересматривать историю в надежде найти истину совсем в другом месте.
Он вышел в коридор. За какой-то из дверей зазвонил телефон. Похоже, это в его кабинете… Сервас быстро зашагал к кабинету, открыл дверь, и звук телефонного звонка стал громче. Он взял трубку.
– Какой-то человек хочет поговорить с вами, – услышал он голос воскресного дежурного.
– У меня нет времени; скажите…
– Он назвался фанатом и говорит, что хочет с вами поговорить о Гюставе… такой настырный…
– Что?
– Я не очень хорошо понял; он говорит, что он фанат, и…
– Я понял! Передайте ему трубку!
В горле у него стоял ком, кровь стучала в висках.
– Алло!
– Хочешь снова увидеть Гюстава, ты, ублюдок? Освободи Эрика Ланга, и ты его получишь. Иначе… Даю тебе час на размышление. Это я тебе сейчас звоню…
Щелчок… он узнал голос.
Хрипловатый и визгливый голос человека, который мало общается с людьми: голос Реми Манделя.
9. Воскресенье
Деревня
Сервас промчался по улицам, припарковал машину внизу у своего дома на охраняемой стоянке, бегом пробрался между машинами и выскочил на тротуар. Поднимаясь в тесном, скрипучем лифте, от нетерпения бил кулаком по дверце.
– Ну, скорее же!
Он орал, и ему было наплевать, слышат его или нет. Когда лифт остановился, Мартен с яростью толкнул дверцу и выбежал на площадку. Позвонил, повернул медную дверную ручку. Дверь была не заперта. Он бросился внутрь. Позвал. Влетел в гостиную, и перед собой увидел ошеломленное лицо няни.
– Где он?! – выкрикнул Сервас.
Она испуганно таращилась на него.
– Гюстав? Он уехал вместе с каким-то вашим сотрудником…
Он схватил девчонку за плечи и как следует встряхнул. Их лица оказались совсем близко. Мартен снова крикнул, брызгая слюной:
