Однако повлияет ли выход гнева на их дальнейшее творчество?
«Я понимаю, что кого-то может затянуть этот страх нехватки творческого настроя, – допустил Джеймс. – Но я действительно в это не верю. Музыка была для меня великим даром, и я обнаружил это довольно рано, но мне не нужен алкоголь, мне не нужен гнев, мне не нужно спокойствие, мне не нужно ничего из этого, чтобы быть творческим». Все, что ему теперь было нужно, сказал он, «это жизнь: я пытаюсь отбросить все остальное – секс, наркотики, рок-н-ролл, шоколад – настоящая борьба в настоящий момент – или даже работу. Понимаешь, на реабилитации я все это увидел: как люди доводят определенное поведение до крайностей; оно становится их пагубной привычкой, навязчивым занятием, которое начинает разрушать их жизнь. И так все можно довести до крайности, но мне сейчас комфортно с этим чувством неизвестности, я доверяю ему, поэтому жизнь заполняет пустоту. Жизнь на условиях жизни мне подходит».
«Это забавно, – говорит Дэвид Эллефсон, – потому что вы смотрите Some Kind of Monster, и люди говорят: «О, а потом у них был психотерапевт». [В Megadeath] у нас было четыре психотерапевта! – он смеется. – Да я, черт возьми, был там, делал то же самое, жил в этом фильме. На самом деле это единственное, в чем мы победили Metallica. В групповой терапии». Metallica к тому моменту для меня как для журналиста, так и для поклонника, стала такой пиньятой; всегда было так: О, все самое лучшее было до Black Album и закончилось со смертью Клиффа. Внезапно они оказались людьми со своими недостатками и эмоциями. И я действительно снова начал любить Ларса Ульриха. Это возродило мою любовь к Metallica как группе настоящего, а не просто как пережитку восьмидесятых. В то же время я был шокирован тем, что они сделали это. Они как будто совершали акт высшей степени покаяния по отношению к своим поклонникам».
Для Джеймса Хэтфилда, однако, это было чем-то много бо́льшим. До событий, показанных в фильме: «Мне ничего не помогало; это затрагивало мою семейную жизнь, жизнь группы, это влияло на все, что происходило вокруг нас». И дело было не столько в том, что теперь он вышел после реабилитации и все могло вернуться «в привычное русло». С этого момента понятия «нормального» не существовало. Жизнь в Metallica и вне ее стала «постоянной работой». Он любил Metallica, но больше не был тем жадно пьющим водку, хватающим девушек за титьки парнем слегка за двадцать с длинными всклокоченными волосами, в облитой пивом футболке Misfits. Он позволил настоящему Джеймсу Хэтфилду (кем бы он ни был) исчезнуть. Теперь он хотел вернуть его обратно: «Не только в группе или в турне, но и дома. Ты пытался избежать этого чувства, но куда бы ты ни пошел, в тебе видели парня из Metallica, и как бы банально это ни звучало, ты принимаешь это на себя. Ты в некотором роде соглашаешься с этим, даешь автографы, когда пытаешься поужинать со своими детьми, или тебя фотографируют, пока ты отдыхаешь. Но ты не обязан этого делать. Любой человек сказал бы: «Можете оставить меня в покое хотя бы на секунду?» И при всем этом внимании я был так одинок и так потерян, и чувствовал неприятие всего этого. Конечно, это произошло не без причины, и я извлекаю из своего прошлого и положительные моменты, но теперь я обрел любовь к жизни как личность, а не как парень из Metallica».
Жаль, что для того чтобы сдвинуть дело с мертвой точки, Джейсону пришлось покинуть группу. «Думаю, если бы Джейсон выстоял еще два или три дня, а не пришел на ту встречу, сказав: «Я ухожу, без вопросов», в группе все было бы совсем по-другому, – сказал Кирк. – Это был огромный опыт обучения для нас, и запустил эту цепную реакцию Джейсон. Он был жертвенным агнцем, принесенным во имя нашего духовного и ментального роста, а также нашего творческого роста, и это просто отстой. Это Средневековье».
14. Новый черный
Через много лет, спустя еще одну жизнь, даже больше чем одну, мы дурачились, делая вид, что мы – старые профессионалы с хорошим вкусом. Он был в форме (а когда он не был?), и я не отставал. Это была статья, уже не для Kerrang! но для The Times; на этот раз не о новом альбоме, хотя это и было тяжело, а о рецессии и о том, что из-за этого рок снова стал большим. Был ноябрь 2008 года, и мировые банки находились на пороге коллапса, а Metallica снова была на коне, как никогда прежде. Могли ли эти два факта быть как-то связаны? Конечно, никто из нас ни на секунду в это не поверил, но об этом просили в газете, и мы оба должны были что-то с этим сделать – хорошее промо для него, милый очерк для меня. Мы подыгрывали друг другу. Выдающиеся фигуры в своих сферах, болтающие о всякой чепухе и получающие за это деньги, в то время как весь остальной мир спускался в ад на неисправном банкомате.
Что меня действительно поразило впоследствии, так это то, как я был удивлен на какой-то миг, осознав, что он совершенно забыл обо мне… о нас. Если вообще когда-то были «мы».
«Эй, – сказал он вначале, с приятным искаженным акцентом, все еще нетронутым, хотя и более американизированным с годами, как и следовало ожидать, – могли ли мы подумать тогда в Майами, будучи пьяными в стельку, что в следующий раз, когда мы встретимся, у нас будет шестеро детей?»
Он говорил о той ночи в туре Monsters of Rock 1988 года, растянувшись в своем гостиничном номере, слушая эти ужасные ранние миксы из напыщенного альбома Justice. С тех пор мы говорили много раз, встречались в разных местах – Токио, Лос-Анджелесе, Лондоне, – общались по телефону, ужинали с друзьями – и я на мгновение оскорбился, что все, о чем он вспомнил тогда, – это один далекий вечер, полный наркотиков и забвения.
Затем я подумал о том, где он был все это время: двухлетние туры, особняки за $15 миллионов, две бывшие жены и любовницы, которых я никогда не знал, частная коллекция искусства, настолько ценная и громадная, что он был вынужден хранить ее в вентилируемой сокровищнице где-то в калифорнийской пустыне, перед тем как продал, или, как он выражается, «передал», – одна из тех дежурных фраз, которую богатые используют для описания чего-то, что остальные люди только пытаются понять и принять. Коктейли с Кортни Лав, теннисные матчи с Джоном Макинроем, судебные дела, тренер личностного роста и миллионные сделки на атрибутику, и бесконечно звонящий телефон.
Такое дерьмо всегда случается, где бы ты ни был и кем бы ты ни был, но в особенности, если ты – Ларс Ульрих, мозговитый изобретатель самой тяжелой метал-группы из всех.
– Ну да, – сказал я, – кто бы мог подумать…
Настоящая реабилитация Metallica началась в турне. Madly in Anger with the World tour официально начался 30 апреля 2003 года с первого публичного выступления с Робом Трухильо в составе группы во время съемок для сингла с St. Anger в тюрьме San Quentin. Будучи выдающейся работой – не в последнюю очередь благодаря трогательной речи, с которой Джеймс выступил перед угрожающего вида тюремными обитателями перед началом съемок (которую вырезали из финального монтажа, но вставили в Some Kind of Monster), – она все же выглядела ужасно надуманной, частью пиар-кампании с целью доказательства того, что они преодолели фазу отталкивающего макияжа и мужских поцелуев и вернулись к своим тяжелым корням. За исключением того, что парни из Metallica никогда не были по-настоящему хеви: Ульрих был ребенком из семьи среднего класса, который увидел свой шанс и воспользовался им, всецело и беззастенчиво; Хэтфилд, будучи живым воплощением Волшебника Оз, с маленьким, быстро бьющимся сердцем за большим и пугающим щитом, отчаянно тянущего за рычаги и молящегося, чтобы никто никогда не смог его рассмотреть по-настоящему; Хэмметт, бесхарактерный человек, который сумел не поднимать головы и не потерять ее окончательно, даже если это означало быть хорошенько поджаренным. Единственным, кто источал какую-либо реальную угрозу, был Трухильо, и даже он едва ли родился в трущобах; он просто выглядел так. Как выразился Александр Милас: «Мне жаль, но ты понимаешь, у твоей группы нет такого авторитета, чтобы записывать подобное видео [в тюрьме]. Как можно верить метал-группе, которая пользуется увлажняющими средствами? Такого просто не может быть».
