Джеймс еще больше сомневался. Он не был фанатом альбома G’n’R, и насколько он понимал, в Клинке не было ничего особенного. Это была просто очередная мимолетная страсть Ларса. Он внимательно наблюдал, пока они искали барабанный звук, который должен был отвечать всем тем требованиям, что возникали в голове у Ларса и Майка, но когда дошла очередь до гитарного звука, он вышел из себя. Несмотря на то, что им удалось кое-что сделать до начала записи, набросать парочку грубых кавер-версий, чтобы сразу устранить любую потенциальную проблему (в этом случае это были Breadfan группы Budgie и The Prince группы Diamond Head, настолько сырые треки, что они сделали материал на мини-альбоме Garage Days более отполированным), вместо того чтобы сгладить различия, они только больше осознали, насколько расходилось их понимание музыки, особенно у Хэтфилда и Клинка. «Я просто впал в бешенство, – сказал Джеймс, – и не мог больше этого терпеть». Клинк говорит сейчас: «Насколько я понимаю, они хотели, чтобы я добавил моей собственной магии к их трекам, в то время как они привыкли все делать по-своему». Он многозначительно продолжает: «Я всегда чувствовал, что был на подхвате, ожидая, когда Флемминг освободится или они смогут убедить его поработать над их записью, [потому что] в тот момент у нас ничего не получалось… они ощетинивались, как только кто-то пытался указывать им, что делать. И я думаю, это была настолько же их вина, насколько и моя. Понимаешь, я только что закончил пластинку для Guns N’ Roses и делал все по-своему, и у меня было право голоса. А здесь я своего рода врезался в стену, и для меня это было трудно». Клинк также чувствовал, что «отсутствие Клиффа немного выбивало их из колеи – где-то в подсознании, возможно, они хотели чего-то более знакомого, потому что это был большой шаг, которые они делали без него».
Какой бы ни была настоящая проблема, к концу третьей недели записи Ларс уже висел на телефоне с Флеммингом, буквально умоляя его изменить свой рабочий график и прилететь к ним, чтобы спасти сессии. «Ларс позвонил мне [и] сказал, что они идут в никуда и уже сыты этим по горло, и спросил, не свободен ли я случайно в данный момент, – говорит Расмуссен. – Я сказал, что у меня очень много концертов, и если я ему нужен, то мне необходимо знать об этом как можно скорее. Он позвонил на следующий день и попросил приехать. Он сказал: «Когда ты сможешь приехать?»
Оказавшись в One on One две недели спустя, Расмуссен настоял на том, чтобы группа начала с нуля, оставив черновые кавер-версии, которые потом они могли бы использовать для стороны «Б» синглов. В результате всего два барабанных трека Клинка вошли в запись (для песен Harvester of Sorrow и The Shortest Straw). Флемминг думает, что они не сработались с Клинком, потому что он, «возможно, ожидал, что они будут таким коллективом, где всё делают вместе, и из этой совместной работы и рождается творчество. А они в те времена были совсем не такими. Они маялись с гитарным звуком и делали это в течение двух или трех недель, и Джеймс был очень недоволен, – он смеется, – и говорил об этом прямолинейно. И это было резко и настолько агрессивно, насколько только возможно»».
Конечным результатом (как и предвещал Ларс) стал самый тяжелый звук на альбоме Metallica под названием… And Justice for All, в честь последней строки из Декларации независимости, которая использовалась здесь в качестве метафоры и служила мягким переходом к более общей теме злости по поводу несправедливости, которая пронизывала каждый трек. Проблема заключалась в том, что агрессивный шум, казалось, настолько заполнял музыку, что заглушал все те эмоции, которые альбом пытался пробудить: как зеркальная комната, в которой все отражения страшно искажены. В основном альбом звучал глухо: барабаны, нагруженные, но металлические; гитары, оживленные, но приглушенные; вокал почти однообразно кричащий и агрессивный. Если это и была Metallica, которая становилась более откровенной, то такой эффект должен был оттолкнуть всех, кроме самых преданных поклонников, не воспринимающих зла. Она стала похожа на нескладное существо, которое доктор Франкенштейн сшил и скрепил в своей лаборатории.
Было несложно прийти к выводу, что впервые Metallica играла не то, что ей подсказывал инстинкт, а то, что она думала, что должна – в условиях, когда альбом Reign in Blood группы Slayer украл их корону лидеров трэш-метала, которую они непреднамеренно оставили на откуп, а Guns N’ Roses теперь угрожали обойти их, подорвав более массовые рок-вкусы, и Metallica больше не была тем лидером, который делал естественные для себя вещи – она пыталась наверстать упущенное. Группа оглядывалась на то, что указывало им путь вперед, а не освещало дорогу для других. Их направляли лишь мечты Ларса и кошмары Джеймса, и с этого момента отсутствие Клиффа в Metallica начало ощущаться особенно сильно. Прежде всего они чувствовали себя крайне потерянными. Написав «душевные муки – это то, что я люблю», Джеймс хвастался: «Физическая боль – ничто по сравнению с душевными травмами – это дерьмо остается с тобой навсегда. Люди уходят из твоей жизни, оставляя тебя в раздумьях». Стала ли смерть Клиффа одной из тех вещей, над которыми он слишком много думал?
Это был первый альбом Metallica, созданный специально для CD – общей продолжительностью более шестидесяти пяти минут, – и последовательность треков во многом совпадала с шаблоном на Ride и Master. Они начинались с боевого призыва в открывающем треке, в данном случае с Blackened: с точки зрения лирики представлявшей собой возмущение уничтожением окружающей среды, с музыкальной – во многом выкройку по лекалу Battery, хоть и менее эффектную. Это был единственный трек, в котором Ньюстед указан соавтором. Затем шел сознательно-эпичный заглавный трек: один из самых длинных и утомительных, которые группа когда-либо записывала. Построенный вокруг извилистого барабанного почерка Ульриха и звуков марширующих гитар, с голосом Джеймса, выступающим против того, что «правосудие утрачено/правосудие уничтожено/правосудие изгнано…», длиной почти десять минут, трек Justice роет себе могилу и хоронит в ней себя, провоцируя у слушателя огромный вздох облегчения, когда он наконец-таки обрывается. Дело не в том, что это такое плохое произведение Metallica – на альбоме Ride оно бы, возможно, выглядело бы ярче, поскольку тогда группа все еще утверждала свои профессиональные успехи, а гитары Хэмметта, за которые он получил свои первые заслуги соавторства, были образцовыми. Просто вся эта затея настолько откровенная, горькая, неумолимая, что оставляет совсем немного места для воодушевления. Этакий несчастный возглас одного человека, испытывающего боль. Аналогичен однотипно звучащий инструментальный трек, посвященный Клиффу – To Live is to Die, который был искренним жестом, но почти бессмысленным из-за того, что это был самый длинный трек на альбоме, задушенном песнями, которые длятся дольше, чем ты их хочешь слышать.
Остальная часть альбома – за небольшим исключением – следовала этому мрачно-замысловатому образу. Опять же, дело не в том, что такие треки, как The Shortest Straw или The Frayed Ends of Sanity, откровенно плохи – оба типично грубые рок-произведения, которые, возможно, заняли бы почетное место на Ride, – но после сложной обработки и аранжировок на Master и теплой и укутывающей атмосферы Garage Days от Metallica ожидали большего. В тот самый момент, когда они должны были представить еще одну музыкальную веху, они вернулись к первобытному состоянию. То, что звучало ошеломительно новым четыре года назад, теперь казалось вульгарным и несовременным.
