Аналогичная ситуация была у Metallica. Несмотря на то что у них уже были альбомы, которыми они решительно гордились, и здесь не последнее место занимал Master of Puppets, то, чего они страстно желали – в чем нуждались сейчас, так это в альбоме, который открыл бы для них публику, которую привлекали The Cult, Motley Crue, Guns N’ Roses и да, даже «Бон Джови». Они хотели получить все и решили, что Боб Рок должен был стать тем, кто им в этом поможет. Единственная загвоздка (на бумаге) заключалась в хорошо известном нежелании Боба Рока записываться где бы то ни было, кроме Little Mountain. Однако, как сказал мне Ларс, «мы совсем не хотели делать это в Ванкувере, чтобы все ехали к нему. Какое-то время я думал, что ничего не выйдет. У Боба была большая семья, и он не горел желанием приезжать в Лос-Анджелес. Тогда мы сыграли ему наш материал, и я увидел, что у него загорелись глаза. Мы построили небольшую студию на восемь дорожек в моем доме, сделали несколько черновых демо: только мои барабаны и Джеймс». Решающим доводом стало демо нового эпичного трека Sad but True, которое они проиграли ему в сыром варианте: «Это было как гром среди ясного неба! С этого момента, можно сказать, сделка была у нас в кармане».
Запись началась в первую неделю октября 1990 года. К тому времени как я снова увиделся с Ларсом в начале 1991 года, он пребывал в восторге от того, как продвигалось дело. «Оборачиваясь назад, могу сказать, что наши четыре альбома были замечательными. Я не буду говорить ничего плохого. Но мы никогда не записывали такого, про который ты думаешь, что он – тот самый. А этот альбом такой. Ты никогда не сможешь сделать идеальную запись, но этот альбом настолько близко, насколько это возможно, мать его, – восторгался он. – Новый материал, который мы пишем, – это как глоток свежего воздуха. Боб говорит, что он показывает, что в нас много души… много эмоций, которые мы нелегко отдаем, потому что мы очень сдержанные люди. Он говорит, что может моментально увидеть это. Говорит, что одной из идей альбома была попытка сбросить с нас эту защиту и открыть путь тому, что было внутри».
Ларс признался, что дело было еще в том, что «мы уже порядком устали от стилистики, в которой были записаны наши последние три альбома. Они все были разными, но указывали в одном направлении. Ты знаешь, длинные песни, еще более длинные песни, длинные-предлинные песни… Пришло время сделать резкий поворот. И единственным способом сделать это было написать одну длинную песню, заполнив ею весь альбом, или писать короче, чем раньше. Так мы и сделали. Нет нужды снова говорить тебе, как я отношусь к навешенному ярлыку всего этого трэш-метала. Но эта новая «отпадная» вещь дала нам совершенно другую атмосферу и ощущение, на которые, как я думал, Metallica не была способна». Ключевым моментом была проверка того, насколько песни оставались в фокусе. Номера, длящиеся больше девяти и десяти минут и содержащие несколько частей, отправились в мусорную корзину: «Я раньше думал, что это было круто, что это было знаком наплевательского отношения к коммерческой стороне вопроса. Теперь я понимаю, что мы просто не умели играть. Пока мы не начали работать с Бобом, мы на самом деле не знали, как заколачивать рифф или рифму, или что-то еще. Это вообще намного сложнее, но ты этого не узнаешь, пока, наконец, не попробуешь».
Ларс, в частности, вынужден был выслушивать настояния Боба Рока о том, что он не справляется со своей работой и должен брать уроки игры на барабанах, чтобы добиться нужной скорости. Одна комната в студии была отведена для Ларса, где он проводил по несколько часов в день, «репетируя», из-за чего Джеймс прикрепил к ней рукописный знак: «КАБИНЕТ ЛАРСА». Работа над барабанами в действительности отняла у проекта несколько недель. Тем временем Боб занимался с Джеймсом, пытаясь превратить лучшее из почти двух дюжин песен, которые он написал с Ларсом, а также Кирком (как и в Justice, Ньюстед заслужит упоминание о соавторстве только на одной песни на альбоме), в то, что надзиратель-продюсер считал альбомным форматом. Поначалу это казалось таким же архисложным, как получить ровную барабанную дорожку от Ларса. Впервые в своей жизни Джеймс, которому никогда не говорили, что его тексты недостаточно хороши, занимался тем, что переписывал стихи и оттачивал припевы. Рок также усердно пытался внедрить в голову солиста мысль о том, что проще и лучше использовать одно слово там, где он раньше ставил несколько. Отдельные слова можно было разбивать до слогов, чего было достаточно для целых строк песни, как, например, в припеве одного из потенциальных синглов Enter Sandman, на котором оригинальные строки Хэтфилда были разбиты на отдельные слова, а слоги применялись для того, чтобы растянуть и вычленить из них мелодию. En… ter… night… / Ex… it… light…
Джеймс также вооружился тем, чего никогда раньше не делал: настоящей песней о любви, исходящей от чистого сердца. Написанная пока он был в туре и скучал по Кристен ключевая строка «Никогда не открывал себя с этой стороны» резюмирует тот музыкальный момент, которого никто не мог ждать от Хэтфилда или Metallica, даже в их стремлении к хиту. Казалось, внезапно обыкновенный подросток превратился в обыкновенного мужчину.
Разговаривая о ней почти двадцать лет спустя, Джеймс признал, что поначалу «даже не хотел играть ее парням. Она была настолько проникновенной, настолько личной для меня. Я думал, что Metallica могла писать песни только о том, как разрушать, трясти волосами, истекать кровью ради толпы… Совершенно точно я не думал, что это была песня Metallica. Когда парни услышали ее, они были поражены тем, насколько, как я думаю, она была им близка. Песня оказалась очень важной частью этого альбома и затронула сердца многих людей». Как он рассуждал в другом интервью, касающемся того же периода, это была не просто обыкновенная баллада в формате исповеди. Она была «о связи с твоей высшей силой и многих других вещах». Он вспоминает, как его пригласили в Hell’s Angels Clubhouse в Нью-Йорке, где «они показали мне фильм, который рассказывал об одном из погибших братьев», и саундтреком к нему была песня Nothing Else Matters: «Вот это да. Это значит намного больше, чем мое расставание с цыпочкой, так? Это братство. Армия могла пользоваться этой песней. Это было довольно мощно».
Мощно – да, но она стала еще сильнее благодаря оркестру (партитуру для которого составил Майкл Кеймен), добавленному Роком в последнюю минуту. Первая реакция на такой продюсерский ход, который сама группа никогда бы не стала рассматривать, была негативный. Но однажды, прослушивая ее поздно ночью, они внезапно увидели свет. «Я называл Джеймса доктором Нет, – вспоминал Рок. – Как только я собирался сделать нестандартное предложение, он говорил «нет» еще до того, как я заканчивал свою первую фразу». То же самое произошло, когда он создавал хрупкую подложку из виолончелей для другой масштабной баллады The Unforgiven, подкрепляя очевидное влияние Морриконе чем-то еще более внушительным. Или подобное ситаре гитарное вступление к Wherever I May Roam; трубящий рефран из America Леонарда Бернштейна в начале Don’t Tread on Me; марширующие барабаны и подобная волынке гитара в начале The Struggle Within. Даже на более очевидных номерах, пришедших из трэша, таких как Holier Than Thou, Through the Never или The Struggle Within, влияние Рока заключалось в том, что теперь они не спеша прогуливались там, где раньше колотили в дверь, пока она не разлеталась в щепки; пешеходные трэш-шаблоны благодаря творческому продюсерскому подходу трансформировались в нечто более серьезное, чем их отдельные кусочки.
