В других случаях продюсер просто настаивал на том, чтобы они играли вместе в студии как живая группа, как на ритм-треке к монументальному Sad but True. Кирк вспоминал: «Энергия, которая исходила от нас во время игры, была настолько мощной, настроенной на один лад, в одной колее, что Боб Рок сказал: «Мы могли бы записать этот трек прямо с пола и запустить на альбом, потому что вы, парни, выжали из себя все»». Это была музыкальная склонность к приключениям, отраженная Хэтфилдом в новых дерзких текстах. Теперь слова приходили не от просмотра CNN, как было в Justice. Теперь они были намного ближе к дому. В The God That Failed он обращался напрямую к бессмысленной предсмертной агонии матери, обрекшей себя на это из-за благочестивых, доходящих до извращения религиозных верований. Песня Don’t Tread on Me стала God Bless America девяностых, своеобразной шоковой терапией, поскольку следовала сразу за самой популярной на тот момент песней One откровенно антивоенного толка. Of Wolf and Man тем временем прославляла его любовь к жизни на открытом воздухе, рыбалке и охоте: «Я охочусь / И следовательно я…». Примечательно, что самый слабый трек на альбоме был самым длинным и имел наибольшее сходство с историческим наследием группы: My Friend of Misery – сотрясающая воздух медитация в среднем темпе на тему разрушительного эго известных личностей. Запрятанный на задворках альбома, это был единственный трек, за который Джейсон Ньюстед получил соавторство. Его спасала средняя часть, на которой гитара Хэмметта приводила трек к определенной уравновешенности. Издевательства над Джейсоном, возможно, и утихли, ведь группа была не на гастролях, но его участие в творческом процессе было чрезвычайно ограничено. Он надеялся, что со временем это изменится и его роль естественным образом вырастет. И совершенно напрасно.
Что интересно, мастерство всех участников – включая значительно улучшенные барабаны Ларса, – выросло до нового уровня, а гитара Хэмметта была восхитительна на всем его протяжении. Однако самый большой сюрприз пришел от Хэтфилда, чей вокал совершил качественный скачок вперед от агрессивного позерства, даже в лучших его попытках на Master и Justice, к более чувственному (практически кода художественной декламации на Nothing Else Matters) и даже сладкому состоянию (его высокий вокал в припеве The Unforgiven), неслыханному прежде в его работе. Даже его игра на гитаре выдает звенящую, вновь обретенную деликатность, как в превосходной игре на акустике, так и на электрогитаре в Nothing Else Matters, включая настолько глубокое гитарное соло, что в участии Хэмметта не было нужды.
Однако самыми выдающимися треками были Enter Sandman и Sad but True. Последний – монолитное музыкальное утверждение, чей вибрирующий ритм, внезапно появившийся во время записи Stone Cold Crazy для Rubaiyat, был обречен стать великим с того момента, как Рок пришел в восхищение, прослушав в первый раз демо, и сказал Ларсу и Джеймсу, что считает, это мог быть «Kashmir девяностых». А Enter Sandman, еще один большой бриллиант на короне и неотъемлемый элемент любого классического альбома, также стал первым треком для Metallica в стиле старомодного хит-сингла, рожденного под счастливой звездой. Он строился на том же коротком, катящемся рифе, что и другие классические рок-произведения, такие как Smoke on the Water и All Right Now. Кирк позже вспоминал, как слушал Louder Than Love, ранний альбом тогда неизвестной команды из Сиэтла под названием Soundgarden, «пытаясь ухватить их отношение к большим, тяжелым рифам. Было два часа ночи. Я записал это на пленку, совсем не задумываясь». Когда позже он проиграл ее остальным, Ларс, тем не менее, сказал ему: «Это действительно классно. Но повтори первую часть четыре раза». Это предложение, по словам Кирка, «сделало его еще более цепляющим».
В конечном счете на завершение альбома ушло больше десяти месяцев, он стоил $1 миллион и чуть не свел их всех с ума, так что даже спустя пятнадцать лет Рок все еще описывает его как «самый сложный альбом, который я когда-либо делал». Группа чувствовала то же самое. «С Бобом было сложно, – сказал Ларс. – Это была самая тяжелая запись, потому что мы с Бобом не были хорошо знакомы и между нами еще не было доверия. Поэтому мы с подозрением относились друг к другу». Они так сильно старались, что «к концу возненавидели друг друга». Когда я приходил к ним на полпути к записи, я обратил внимание на боксерскую грушу и перчатки, висящие в одной из комнат. «Из-за долбаного напряжения! – загоготал Ларс, когда я указал на них. – Понимаешь, все это вещи, которые ты пытаешься зажечь, но у тебя не получается, и тебе нужно просто что-то сломать. И тогда в следующий раз ты получаешь за это счет. Нельзя просто сломать и не заплатить за это». Джеймс, добавил он, в последнее время очень часто ее использует: «Но теперь, когда Джейсон начал работать с басом, он тоже стал часто ее использовать». Это был, как подытожил Рок, «очень тяжелый в записи альбом, учитывая, чего они хотели достичь, откуда пришли и откуда пришел я. Нам потребовалось значительное время, чтобы понять, каким образом можно это сделать». Этот альбом был не просто попыткой сделать что-то доступное, это был просто «первый раз, когда вы действительно почувствовали, что за музыкой стоят какие-то настоящие человеческие эмоции».
Разговаривая с Ларсом в студии, пока Джеймс сидел за стеклом, качая гитару на коленях и работая над циклической гитарной частью к The Unforgiven, я понял, что они с первого дня работали над чем-то особенным. Он рассказывал о том, что, когда группа только начинала, его любимыми барабанщиками были талантливые и техничные мастера, такие как Нил Перт из Rush и Ян Пейс из Deep Purple: «И следующие восемь лет я играл вещи Яна Пейса и Нила Перта, чтобы доказать миру, что умею играть». Теперь, усвоив уроки от отеческой фигуры их нового продюсера, Ларс постепенно привил любовь к двум другим барабанщикам – Чарли Уоттсу из Rolling Stones и Филу Радду из AC/DC, – неброским, твердым как скала строителям фундамента. «Я раньше думал, что этот материал простой, но это не так; это сложно… чертовски сложно».
Другой уступкой откровенному коммерческому качеству было название нового альбома – просто Metallica, одноименное название было самым предпочтительным вариантом записывающего лейбла: непротиворечивым, несложным и легко запоминающимся. По иронии судьбы, альбом быстро станет известным, но не по своему официальному названию, а по прозвищу, которое он получил благодаря своей непривлекательной черной обложке – The Black Album (прим. «Черный альбом»). Она была будто фотонегативом «Белого альбома» The Beatles (официально называвшимся просто The Beatles, но переименованным фанатами из-за такой же неприметной белой обложки).
«Это был один из наших первых дней в студии», – объяснил Ларс, просматривая типичный красочный хеви-метал-журнал, отмечая, что реклама разных альбомов выглядит одинаково. «Все эти герои мультфильмов и вся эта сталь, кровь и кишки. Это было что-то вроде: «Давайте отойдем от этого как можно дальше». Они решили, что как можно дальше – это сделать полностью голую, монохромную обложку, без какой бы то ни было информации на лицевой стороне, оставив едва заметное изображение змеи, свернувшейся в уголке. (Возможно, символ запретного плода, который они вкусили?) Цвет, который они выбрали, не подлежал обсуждению. «Просто потому, что он весь такой же темный, как и цвет, – пожал плечами Ларс. – Конечно, были люди, которые считали, что это слишком, но если дело дошло до выбора между черным и розовым, понимаешь, о чем я? Люди могут целый день забрасывать меня этим дерьмом, но оно просто отскакивает. Мне совершенно насрать». Или, как выражался Джеймс: «Вот он, черный конверт, черный логотип, идите к черту».
