– Так вот, Александр Васильевич, – сказал Бережной, – 3 июля 1916 года Япония и Россия подписали секретный договор, в котором Токио обещало предоставить нашей державе значительную экономическую и финансовую помощь, дабы ослабить влияние на политику России стран Антанты и САСШ. Правда, японцы попытались увязать помощь нам с передачей им северной части Сахалина, но после того, как царь велел Сазонову даже не обсуждать это, вопрос о северной части Сахалина был снят. За укрепление японо-российских связей должен был расплатиться Китай. В договоре прямо говорилось, что «Обе высокие договаривающиеся стороны признают, что их жизненные интересы требуют предотвращения овладения контролем любой третьей державы, питающей враждебные намерения в отношении России или Японии… В случае, если третья держава объявит войну одной из договаривающихся сторон, другая сторона по первому же требованию своего союзника должна прийти на помощь». Как вы полагаете, Александр Васильевич, какая держава в 1916 году могла угрожать Японии и России на Тихом океане?
Я задумался. Сказать честно, я догадывался о чем-то подобном. Теперь для меня стало понятно обхаживание меня и Бережного японским разведчиком. Понятно, что после падения монархии новое правительство в Петрограде может считать себя свободным от каких-либо обязательств в отношении Японии. Но, с другой стороны, Токио должно быть заинтересовано как минимум в нейтралитете Советской России. А если повезет, то и…
– А вы знаете, Александр Васильевич, – с улыбкой спросил меня Бережной, – какую истерику устроил в Петрограде посол САСШ Дэвид Френсис, когда он пронюхал о заключении этого договора?
– Догадываюсь, – ответил я. – Американцы поняли, против кого направлен этот договор. Только скажите мне, Вячеслав Николаевич, почему вы так не любите САСШ?
– В дипломатии, Александр Васильевич, – нахмурился Бережной, – нет таких понятий, как любовь и ненависть. Отношения между государствами могут быть хорошими или плохими. Остальное – от лукавого.
– Александр Васильевич, – неожиданно спросил меня Бережной, – а вы помните визит в Севастополь контр-адмирала САСШ Джеймса Гленнона? Это было в середине июня – начале июля 1917 года.
Я почувствовал, что мои щеки вспыхнули от стыда. Конечно же я хорошо запомнил этого бравого седовласого адмирала. Ведь все происходило в тот драматический для меня момент, когда я был вынужден оставить пост командующего Черноморским флотом и выехать в Петроград. Я тогда ехал в одном вагоне с адмиралом Гленноном, и мы с ним горячо обсуждали ситуацию, которая сложилась тогда в России. Потом была поездка в Англию и САСШ, где я снова встретился с адмиралом Гленноном. А далее – Япония, роковая встреча в Йокогаме…
– Так вот, Александр Васильевич, – сказал Бережной, сделав вид, что не заметил моего смущения, – этот адмирал прибыл в Россию в составе миссии Элиха Рута. Статус этого господина был таков, что президент Вильсон дал ему ранг посла – при живом после Дэвиде Фрэнсисе – и право личной связи с Госдепартаментом. В России знали обо всем этом, и не случайно мистера Рута поселили не где-нибудь, а в Зимнем дворце, где он ежедневно проводил пресс-конференции для иностранных журналистов. Руту разрешили пользоваться великолепными винными погребами Зимнего дворца. И янки беззастенчиво набивали свои чемоданы коллекционными винами и коньяками.
Так вот, помимо упомянутого уже адмирала Гленнона, в составе миссии Рута был генерал САСШ Хью Скотт, промышленники, банкиры, чиновники Госдепа, специалисты по транспорту и экономике. Это была своего рода ревизия – проверка будущими хозяевами мира ситуации в зависимой от них стране. Характерно, что глава группы железнодорожных экспертов, некто Стивенсон, тут же начал изучать пропускную способность железных дорог России. Причем больше всего американцев интересовала Транссибирская магистраль. Янки вели себя в России, как хозяева. Этому ничтожеству Керенскому было сразу заявлено, что объем кредитов, которые САСШ предоставят России, будет прямо зависеть от масштаба наступательных боевых действий. Для начала янки предложили кредит в 325 миллионов долларов под низкие проценты. Вот так, Александр Васильевич, американцы покупали наших солдат, словно каких-то туземцев, которые должны были умирать по приказу белого сахиба…
– Да уж, – я почувствовал, что снова покраснел. – Я понимаю вас, Вячеслав Николаевич. Мне все это как-то и не приходило в голову. Действительно, мерзко как-то…
– Теперь вы понимаете, Александр Васильевич, – сказал Бережной, – почему я не люблю самоуверенных американцев. И сейчас мы с товарищами в Петрограде хотим сыграть вместе с японцами против них. В конце концов, САСШ сейчас стали кредиторами Британии и Франции. А где вы видели, чтобы должники командовали кредиторами? А вот наоборот – сколько угодно. И если мы будем бить по хозяевам, то и их слуги начнут почесывать бока…
26 августа 1918 года, полдень.
Западный фронт в районе Амьена.
Группа армий «Принц Леопольд»
Прошел ровно месяц с того дня, когда в ставке кайзера приняли решение о начале наступления силами группы армий «Принц Леопольд» в направлении на Руан с целью отсечь британские войска от французских и прижать англичан к побережью Ла-Манша. Правда, после того, как германские гренадеры заняли Амьен, английская группировка снабжалась исключительно по морю через территорию Британии, так как все железные дороги между основной территорией Франции и тем участком фронта, который занимали англичане, были перерезаны. Это же обстоятельство, то есть господствующий в Канале британский флот, еще достаточно сильный для того, чтобы снабжать и поддерживать огнем британскую сухопутную армию, не позволяли германскому командованию даже мечтать о том, что английские войска капитулируют или будут вынуждены эвакуироваться с континента.
Да и пусть их – лишь бы эти англичане не путались под ногами, пока идет битва за Париж, которая, словно гигантская мясорубка, каждодневно перемалывала людей, технику и боеприпасы. После двух месяцев ожесточенных боев Париж стал похож на Сталинград из другой истории. Единственная разница между двумя гигантскими сражениями заключалась в том, что в Сталинграде основные разрушения зданиям были нанесены во время авианалетов, а в Париже, в связи со слабой еще авиацией, поработала в основном тяжелая артиллерия.
Особую роль в разрушении французской столицы сыграли железнодорожные транспортеры, вооруженные тяжелыми морскими орудиями, снятыми с устаревших линкоров и крейсеров. Франция, с ее развитой железнодорожной сетью, как нельзя лучше подходила для применения этих чудовищных орудий войны. То, что устарело на море, на суше еще долго будет внушать трепет как солдатам, внезапно попадающим под чудовищные «чемоданы», так и генералам, чьи замыслы были сорваны этими обстрелами.
В основном от тяжелых орудий доставалось железнодорожным станциям и вокзалам, на которых французы выгружали прибывшее к фронту подкрепление. Но иногда попадало и городским кварталам, на которые во время беспокоящего огня тяжелые снаряды летели просто по принципу «на кого Бог пошлет».
Кстати, во время одного такого массированного обстрела германским артиллеристам удалось полностью перебить одну опору Эйфелевой башни и сильно повредить другую, после чего изящное создание инженера Густава Эйфеля теперь было похоже на увядший железный цветок с оторванной головкой. Эта башня стала символом этой войны, когда в сражении двух равновеликих сил на западе Европы происходило всеобщее истощение, а на Востоке замолкли орудия и наступила долгожданная тишина.
