— Нет, лучше попишу, иначе боюсь, идея ускользнет.
— Однако если переписывать лист по несколько раз, голодной и уставшей, хорошая идея может и не прийти! Надо перекусить, — она позвонила в колокольчик, и в библиотеку вошла Милли.
Не отвлекаясь, я продолжала строчить пришедшую на ум красивую фразу и не слышала, что сказала графиня горничной, поэтому, когда та привезла тележку с тарелками и чайником, я удивилась наличию рядом с подносом резной шкатулочки.
Заметив мой интерес, Ильнора взяла ее в руки.
— Думаю, тебе, Корфина, новомодное перо с чернильным накопителем пригодится больше, чем мне, — графиня протянула открытую коробочку, и я увидела перьевую ручку с золотым пером. — Пусть это будет моим подарком.
— Я не могу принять! — начала отпираться я от дорогой вещи с личным гербом графини Арсезе, хотя очень хотелось испробовать «новомодное изобретение» в деле.
— Корфина, возьмите! Если вам не нравится цвет, я закажу иной прибор по вашему вкусу.
— Дело не в цвете!
— Тогда берите! И пишите! — выделила графиня тоном, не терпящим возражений. — Я уже прочитала черновики и с нетерпением жду продолжения истории, а вы с кляксами воюете!
— Благодарю за заботу!
— Пиши! — махнула рукой Ильнора и снова склонилась над моим черновиком.
Мало того, что попечительница давала мне кров, еду и платила жалование, она еще добровольно вызвалась помогать с «книгой». Внимательно заслушивала отрывки из Щелкунчика, давала дельные советы, поправляла не достаточно благозвучные фразы и исправляла ошибки. От скуки ли или любопытства, что же такого нашел Вейре в моих историях — не знаю — но ее помощь неоценима.
— Не понимаю, — Ильнора подняла голову и внимательно посмотрела на меня. — Как у легкомысленной женщины, как твоя мать, выросла такая удивительная особа, как ты?! Какая фантазия, какие замечательные детские истории…
Графиня искренне нахваливала меня, а я чувствовала себя воровкой. Я-то знаю, что это не мои истории. Но ничего, когда-нибудь придумаю свою.
— Угу, — только и оставалось отшучиваться мне. — Я удивительная во всем, даже в почерке.
— А что, если Гевиб поработает переписчиком? — предложила она. — Он не против. У него отличный почерк. И он надежный человек!
Мы с графиней уже обсуждали причину, по которой я не хочу никому преждевременно показывать историю. Она все поняла, однако не теряла надежды уговорить меня облачить мою чудную сказку в достойную оправу.
— Заманчиво, только у Гевиба без меня работы хватает.
— Но, Корфина! — не выдержала моего упрямства Ильнора и закатила глаза.
— Поговорим после завершения черновика! А то мысль уйдет! — я склонилась над тетрадью и сосредоточилась на описании боя Щелкунчика с крысами. Уверена, Веспверк возмутится, что снова я о крысах да о крысах. Но я не нарочно. Хотя, позлить его приятно.
Однако, несмотря на занятость, я не забывала о своих обязанностях компаньонки: в перерывах играла с Жужем, обучала его новым трюкам или просто баловала печеньями, и, конечно же, читала прессу.
Утро началось замечательно. Я встала пораньше, быстренько записала идею в трех словах, чтобы не забыть, перекусила овощами и ароматным яблочным штруделем и села разбирать свежие газеты.
Однако едва развернула «Сплетницу» — чуть от разрыва сердца не померла, потому что первый разворот журнала целиком посвящен мне!
«… А вы знаете, дорогие читатели, что вороны любят все яркое и красивое? Вот и одна из них, проживающая в доме одной доброй души, пользуется доверчивостью степенной дамы, а сама тем временем платит благодетельнице черной неблагодарностью. А все потому…»
А все потому, что «Ворона», то есть я, по мнению сплетника-анонима, испытываю бурные чувства к некоему красавцу В. и готова на все, лишь бы заполучить его. Конечно, шансов у меня нет, однако глупая Ворона этого не знает, поэтому не оставляет его в покое и каждый день, презрев приличия, приезжает в особняк красавца, который, кстати, имеет достойнейшую невесту, лучшую из лучших девиц королевства.
— О, Боже! Боже мой! — схватилась я за сердце, вскочила с кресла и заметалась по комнате. — Это скандал! Позор! Конец! Конец всему! Как теперь выходить с Ильнорой в общество? Да я от стыда умру!
Когда Ильнора проснулась, я была на грани истерики. И ей пришлось отпаивать меня успокаивающим настоем, гладить по руке и клятвенно заверять, что Освальд все разрешит, и что на него, несомненно, можно положиться.
— Подобный слух не нов, — осторожно завела речь графиня, сжимая мою руку, — раньше он ходил про других дам, поэтому не вижу причин для переживаний.
— Я больше не поеду! Если Вейре захочет…
— Да-да, помню: пусть приезжает сам! — она печально завершила за меня фразу.
— Да, — кивнула я, всхлипывая. Накинула на плечи, съехавший плед, и громко икнула.
— А как же именины Вейре? — с надеждой напомнила графиня. Я молчала, и она грустно произнесла: — Ты умная девушка. Сильная. Но если тебе хочется побыть наедине, что ж, так и быть, отложим пока выходы в свет. Мигрит! Подавай сюда завтрак.
Начался день моего затворничества.
Чтобы Вейре не расстраивался из-за отложенных встреч, я первым делом написала письмо, в котором рассказала малышу, что работаю над новой историей и пока не приеду, чтобы не проболтаться о подробностях. Мол, хочу сделать сюрприз. Это должно было его приободрить.
Однако «Подарок» совсем не писался. Еда не лезла в горло. И с Жужем я играла неохотно. Если бы только могла сбежать из Нильда, переполненного чванливыми аристократами, которым делать нечего, кроме как лентяйничать и злословить.
Но переживала я не только из-за слухов.
Встречи с Вейре приносили мне радость. С ним я могла быть собой, а он был моей отдушиной, моим светлячком, принимавшим странную Корфину такой, какая она есть. Жаль, что наши встречи станут редкими. Мысль, что теперь всегда предстоит находиться в образе чопорной дамы, окончательно делала меня несчастной. Чтобы не впасть в черную хандру, я сосредоточилась на книге. Как бы там ни было, подарок должен быть готов вовремя.
Веспверк примчался на второй день затворничества и потребовал встречи. Спускаться к нему я отказалась, и тогда он, уверив Ильнору в необходимости разговора, сам пришел в библиотеку.
Я сидела за столом, обложенная книгами и справочниками, в простеньком домашнем платье, с наспех скрученной гулькой на макушке и не обращала на гостя внимания. Тогда он подошел к креслу, стоявшему напротив письменного стола, сел и так же молчаливо начал изводить меня пристальным взглядом.
Только не учел, Его Светлость, что во мне упрямства тоже с лихвой. Я не поддавалась, не поднимала на него глаз, и мы долго сидели в тишине. Надумай нас подслушать Ильнора, услышала бы лишь мерный скрип пера да «скрип зубов» злившегося Веспверка.
