Аннет несколько раз сглотнула. В горле стоял комок желчи пополам со слезами.
— Прости, — Максимилиан коснулся ее руки. — Боюсь, я несколько очерствел за военные годы и во время своих путешествий. Ты очень побледнела. Это видно даже в темноте. Обопрись о мою руку, если чувствуешь дурноту.
— Ничего, — ответила Аннет тонким голоском. — Я в порядке. Все же Вальвазора сложно узнать. Лицо сильно искажено. Мне кажется, это необычно даже для… его состояния. Мне очень жаль его. Он был добрый и безобидный человек.
— Мне тоже жаль доктора, хотя особой симпатии я к нему не испытываю. Недавно я выяснил, что ваш добрый и безобидный доктор успешно обкрадывал фирму Молинаро на протяжении нескольких лет. Путался с подпольными торговцами антиквариатом и не брезговал перепродажами подделок. Признаться, были подозрения, что он подстроил свою гибель и сбежал. К сожалению, это оказалось не так.
— Теперь ты не сможешь предъявить ему обвинения.
Аннет бросила последний взгляд на тело доктора Вальвазора. Сердце болезненно сжалось. Лишь два месяца назад она видела беднягу живым. Помнится, во время своего последнего дня в конторе доктор сильно страдал от приступа сенной лихорадки и чихал так, что рамы в окнах тоненько дребезжали, а рассыльные пугались и роняли из рук бумаги. И вот теперь бывший управляющий, оказавшийся жуликом, лежит тут, в темноте, не похожий на самого себя… но что привело его сюда? Уж не преступные ли махинации с антиквариатом? Что ж, карьера любого мошенника полна невзгод, и конец ее непредсказуем. Всегда есть шанс завершить ее в тюремной камере, а то и в цементных ботинках на дне столичного залива либо в забытых туннелях глубоко под землей.
У ног Вальвазора что-то блеснуло. Аннет наклонилась и подняла осколок толстого зеленоватого стекла, немного выгнутый. Промелькнуло смутное воспоминание. Что-то кто-то говорил… или она что-то такое видела… Так, так, это важно!
— Любопытно, — Максимилиан забрал осколок и положил себе в карман. — Идем дальше, Аннет. Вальвазора пока придется оставить здесь. Мы известим его родных и вернемся за телом, когда закончится наше приключение. Центр лабиринта за поворотом. Надеюсь, мы найдем там выход наружу.
— А если не найдем?
— Тогда будем кричать в одну из шахт, пока нас не услышат. Здесь часто бывают люди. Мы не пропадем, Аннет. Верь мне.
— Я верю, верю, — уныло отозвалась она.
Глава 25 Пчела, часы и колокол
— Последний поворот, — ободрил Максимилиан, справляясь со схемой. — Дойдем до конца этого тоннеля, минуем переход, и готово — мы в центре лабиринта.
Аннет кивнула. Встреча с останками доктора Вальвазора ее удручила. Задора как не бывало, в горле засел липкий, холодный ком. Не давали покоя неприятные мысли.
Уж не потому ли доктор навсегда остался в подземелье, что не смог найти выход на поверхность?
Аннет искоса глянула на Максимилиана. Он выглядел спокойным и уверенным и, кажется, ни капли не сомневался, что все закончится хорошо. Стало чуточку легче.
Шли в молчании. Тоннель понемногу стал расти ввысь и вширь, ниши и лазы в камины горожан больше не попадались. Под потолком появились покрытые пылью трубы паропровода. Они удивительно неплохо сохранились за истекшие две сотни лет, однако время от времени из стыков со свистом вырывались струи пара.
Через пару минут искатели приключений вышли в круглый зал. Из центра куполообразного потолка падал неяркий столб света. На полу тускло поблескивал узор — выложенная медной проволокой роза.
— Двери! — воскликнула ошеломленная Аннет. — Сколько их! Одна, две, три…
Она крутилась на месте и считала, загибая пальцы. Пальцы скоро кончились. Двери располагались по всей окружности стен, через равные промежутки, совершенно одинаковые: покрытые невыразительной зеленой краской, с медными ручками, без намека на скважину или замок.
— Двадцать! Полагаю, нам нужно пройти в одну из них… но в какую?
Аннет подошла наугад к ближней двери и дернула за медную шишечку. Дверь не открылась.
— Не трудись, — сказал Максимилиан, медленно обходя помещение. — Приглядись: они фальшивые. Нарисованы на стене, как в доме Ангренажа.
— Но что все это значит? Хотя бы одна из них должна открываться, как ты думаешь?
— Возможно. Каждая дверь — это часть стены. Если найти потайной механизм, панель может отъехать в сторону и открыть проход. Но замаскирован он очень здорово. Я не вижу ни щелочки.
— А это что такое?
Аннет провела пальцем по стене. Каменная кладка была утыкана затянутыми паутиной медными шпеньками. Иногда Аннет казалось, что она угадывает некую закономерность в их расположении, но стоило приглядеться повнимательнее, и иллюзия исчезала. Шпеньки были установлены совершенно хаотично.
Максимилиан прошел в центр зала и опустился на корточки. Провел по плитке пола пальцем, поднес его к глазам и задумчиво изучил. Встал и отряхнул руки.
— Пыль покрывает пол неровно, — сообщил он. — Здесь были люди. Не так давно.
— Да понятно, что первооткрыватели тайны лабиринта — не мы, — согласилась Аннет, дергая и выкручивая медные ручки. Тут ее осенило и она чуточку оживилась.
— А ведь я могу призвать свой талант репликатора и посмотреть, что прячется за этими дверцами!
— Не стоит. Нам сюда. Проход здесь, — уверенно сообщил Максимилиан и подошел к одной из дверей, которая, на первый взгляд, ничем не отличалась от остальных.
— Откуда ты знаешь?
— Поэт заботливо поставил на схеме точку.
— Спасибо ему. Но этого мало.
— Думаю, он сообщил нам все, что следует. Наша задача понять, что именно. Жакемар не хотел, чтобы его клад достался тугодумам. Прекрасно его понимаю. Ну-с, что там дальше на схеме?
— Символ механического сердца. Вот этот, — Аннет достала из кармана и передала Максимилиану железяку, которую вырвала из стены вестибюля лечебницы.
— Смотри, сердце состоит из оправы и скрепленных шестеренок и выглядит как часть механизма. В середине каждой шестеренки есть отверстие. Некоторые шпеньки совпадают с этими отверстиями по размерам…
Он принялся так и эдак прилаживать сердце к шпенькам возле двери. Крутил, вертел, щурился впотьмах, хмурился и чертыхался.
— Вот! Село как миленькое!
Действительно: ему удалось найти несколько шпеньков, которые идеально вошли в отверстия шестеренок, из которых складывалось сердце.
Сначала ничего не происходило. Максимилиан подвигал оправу, пошевелил — раздался щелчок, и шестеренки — медленно и неохотно, а затем все быстрее — принялись вращаться!
Гудение пара в трубах усилилось, потом задрожал пол, тихо заскрипело, но больше ничего не произошло. Дверь не двинулась с места.
