Зеркало… Зеркало, которое ему помогло из царя второразрядного царства стать владыкой обширных земель, погубило его в конце концов. Он так и не узнал, из какого оно камня – хотя расспрашивал и ювелиров, и рудознатцев. Только египетские иероглифы на рукояти оправы из сплава бледно-золотого оттенка. Но главное, оно подсказывало, что будет, и он изменял будущее, жертвуя духам черного камня каплю-другую крови. Но всякий раз новое будущее оказывалось не лучше старого. Он стал во главе одной из величайших держав эпохи, раскинувшейся на всем разноплеменном побережье Понта Эвксинского, но она съежилась ныне до размеров этих покоев. Он наполнил богатствами казну – но денег все равно не хватало… Он карал воров и мздоимцев, заливая им в глотку расплавленное золото, – но на их место приходили новые… Зеркало показывало, как нанести удар в самое уязвимое место врага, – и он выигрывал битвы, но раз за разом проигрывал войны. Он казнил тех, чью измену показывал камень – но на их месте оказывались другие: продавая кто за римское золото, кто боясь возможной казни. И вот итог. Приказать бы утопить черный камень, ставший проклятьем базилевса Понтийского в море, – да уже времени нет…
Царь вздрогнул, даже схватился за меч, услышав позади скрип распахнувшихся дверей. Обернувшись, он увидел стоящую во весь рост Гипсикратию – не юную, но все еще красивую скифку – свою последнюю жену и телохранительницу с обнаженным мечом в правой руке и кинжалом в левой.
– Предательница! – воскликнул он. – Ты пришла убить меня?
Однако та, кого Митридат счел за убийцу, поклонилась и порывисто произнесла:
– О Митридат, государь и муж мой! Поспеши за мною, ибо вот-вот сюда ворвутся враги!.. Ты слышишь треск – это вышибают ворота дворца!
– Куда? – горько всхлипнул царь, глядя на степную воительницу. И подумал – не уловка ли это врагов, которые хотят схватить его живым, чтобы угодить Риму. – Куда, Гипсикратия? Кто послал тебя? Кому ты служишь?.. Римлянам? Фарнаку?..
– Тебе одному служила – и с мечом, и в постели – и тебе была и есть верна! – с жаром вскричала амазонка. – А за дверями нас ждет Гиерон, твой лекарь! Он проведет тебя и твоих дочек тайным ходом за стены акрополя, а там мы поможем тебе бежать в степь к союзникам или переправиться через пролив и бежать в Парфию.
На мгновение глаза могучего старика сверкнули былым огнем. Неужели зеркало все-таки не солгало – и ему суждена слава и память в веках?? Но тут же надежда угасла. Митридат прислушался к шуму побоища и с какой-то совсем не привычной мягкостью произнес:
– Моя любимая жена! Ты осталась верна мне, когда могучие мужи бежали, словно робкие зайцы!.. Но ни скифы – твои земляки, ни парфяне, ни сам Ахурамазда не помогут мне, ибо чаша моей судьбы – пуста, и теперь мне осталось лишь умереть! И я хочу скорее покончить расчеты с жизнью!.. Но яд бессилен! Боги сжалились, послали тебя – я умру не под клинками предателей и не в руках проклятых римских палачей. Ты доставила мне немало радости на ложе – доставь и последнюю: выполни волю богов, возьми меч и умертви меня!
Как во сне увидела амазонка опустившегося на колени великого Митридата. Царь аккуратно снял корону и склонил для удара седую красивую голову, ту голову, которую она так часто держала на коленях…
– Руби! – умоляюще простонал Митридат.
В странном оцепенении амазонка стояла без движения, ошалело переводя взгляд затуманенных глаз с меча в руке на коленопреклоненного царя.
Загрохотали тяжелые, подбитые медью сапоги, и в Митридатовы покои вбежал старший телохранитель Битоит, начальник отряда галатов. Он хромал, лицо было перекошено, повязка на руке набухла свежей кровью.
– Не мешай моей жене исполнять мою волю, – не вставая бросил монарх. – Моя жизнь завершилась. Не стой на пути богов, храбрый кельт.
Тот потрясенно помотал головой и вдруг выкрикнул:
– Нет, государь! Ради Тараниса и Луга – нет!
[16] Я не допущу, чтобы столь великий царь умер от руки бабы!!!
И Битоит выхватил меч… Парфянская сталь, описав сверкающий полукруг, опустилась на бычью шею Митридата. Миг – и царская голова покатилась по мозаичному полу, могучее тело грузно осело и повалилось навзничь, орошая алой кровью изображения кентавров и грифонов.
Увидев обезглавленный труп того, кто был для него властелином жизни и смерти, галат замер, словно не осознавая что сделал, и затрясся в рыданиях.
– Отец! – вскричала забытая всеми Митридатида. – Я не хочу жить, если тебя нет! – В руке ее была раскрытая шкатулка.
– Сестра – я иду за тобой! – подхватила Нисса. – Будем с отцом!
И обе через миг зашатались и упали замертво на пол, содрогаясь в предсмертных конвульсиях. Каменные и стеклянные флакончики со стуком покатились в разные стороны.
Через несколько минут послышались крики, приближающийся топот ног. Грубые голоса довольно перекликались.
В дверях появились победители – косматые бородатые гениохи
[17] с буквой «фита», выведенной охрой на островерхих шлемах, – ее носили отряды царевича Фарнака. То есть уже царя.
Во главе их был, однако, перс – бывший митридатов тысячник Пакор, приговоренный бывшим хозяином к смерти за бегство с поля боя да пригретый царевичем.
– К телам базилевса и его дочерей не прикасаться и ничего тут не брать! – внушительно обратился перс к воинам. – Идите в другие покои и ищите там добычу! Хотя нет – взять его! – Палец указал на пребывавшего в прострации Битоита.
Галат обмяк в руках горцев.
– Ты жди, – бросил он Гипсикратии. – Царь решит, как тебя наградить за то что ты открыла ворота…
– Аээээрррр!! – взревел галат, тщетно вырываясь из лап солдат Фарнака. – Проклятая тварь! Грязная лошадница!!
– Твой царь хотел отдать нашу с ним дочь замуж за сарматское животное Сайтаферна, – зло бросила она в ответ. – Я не для того в муках дала ей жизнь, чтоб он забил ее плетью, как двух своих прежних жен.
Гениохи, не обращая внимания на скандал, продолжали разглядывать трупы царя и Митридатиды с Нисой. Пакор подошел ближе и поднял с пола золотую тиару, осыпанную жемчугом и драгоценными камнями.
Царский меч тоже оказался в его ножнах, а на его эфесе, как помнила Гипсикратия, сапфиров и изумрудов – на пятьдесят талантов серебра.
И вот появился и сам Фарнак – уже не юный – лет под сорок, обрюзгший и лысоватый, роскошно одетый, с лицом не воина, а распутного гуляки.
Он молча взирал на отрубленную голову отца и валяющихся как палая скотина сестер…
Пакор преклонил колени и протянул корону Фарнаку. И тот, благосклонно кивнув, водрузил ее на плешь.
