Но вслух он эту мысль, разумеется, не высказал. Еще не хватало ему насмешек товарищей!
А Нольде после непродолжительной паузы покачал головой и, вытаскивая из кармана брезентовой куртки трубку, вымолвил:
– И все-таки, Иван Борисович, я не понимаю. Вы, медик, получивший современное образование, не можете не быть атеистом. Вся эта религия… мистика… спиритизм, жизнь после смерти… Да чушь собачья! Чушь! Ничем не обоснованная. Полноте, этак можно сказать, что сами шаманы устроили наблюдаемую нами катастрофу, вызвав камланиями этого своего Огду?
– Нет, позвольте, Отто Оттович! – горячо возразил доктор. – Сверхчувственные явления наблюдались множество раз людьми образованными и заслуживающими доверия…
– Да? – процедил Нольде. – Знаете ли, Иван Борисович, за пару лет до японской войны судьба занесла меня в устье Таза. Тамошние туземцы поклоняются богу Пичвучину. Это, знаете ли, такой маленький карлик, способный превращаться в любого зверя. И они его даже видели! А в Чаунской губе чукчи молятся Великому Морскому Раку Авви и Ворону Кутху. Логично ли предположить, что и эти боги существуют? Чем они хуже божка аравийских козопасов, с которым сошелся в рукопашную еврейский праотец Иаков?
Селифан, услышав этакое, перекрестился.
– А на Таймыре у меня был проводник-ненец, который возил с собой череп отца-шамана и, ложась спать, клал его себе под голову, мол, отец ему во сне дает советы! И в оное поверить прикажете?! Шаманство – это выдумки и страхи темных кочевников да еще несколько фокусов вроде чревовещания, которое так подробно описал наш Чингачгук, – бросил он насмешливый взор на Хучтутана.
– Вы, барин, зря так говорите, – вдруг спокойно вымолвил Елисей. – Я, видите сами, не никонианин, и в вере древлей, а она крепка, крепче, чем у попов царских. Да только вера – она не шоры на глаза, а посох, на который опираются.
Может быть, разные городские грамотеи и говорят, и могут они говорить, что угодно, потому что дальше своих очков не видят, – внимательно поглядел на Васенцова. – Но вот те, кто походил по тайге… Те не будут смеяться попусту. Древние твари, они есть, и не приведи Господь Исус с ними столкнуться нос к носу! Когда в избушке охотницкой ночью вокруг тебя лешак ходит да дверь пробует или когда на старых стойбищах духи пляски свои ведут, ты им скажи, мол, не верю, а лучше дверь отвори. Когда абасы
[32] воет в ночи, тоненько, как девчонка плачет, хоть беги, утешай? А кто пошел, он уже чего не скажет, какой он. Я Чертово кладбище сам видел. На сотню шагов земля голая горячая и кости только лежат. Эх, посмотрел бы я на вас, ежели бы сюда сейчас калгама мохнатый явился!
[33]
Барон нахмурился, но потом лишь пожал плечами, решив не удостаивать ответом темного мужика-раскольника.
Внезапно в той стороне, где остался мертвый, убитый небесным гостем лес, раздался странный звук, словно там замяукал рассерженный котенок, правда, с теленка размером.
Хучтутан испуганно дернулся, пробормотав под нос что-то вроде «авай!»
[34]
– Птица, должно, – озираясь, пробормотал Селиван.
Ему никто не возразил.
Путники улеглись спать чутким сном таежников, положив рядом ружья. Но их сон никто не потревожил. В краю Огды они, кажется, были единственными обитателями. Не считая загадочной птицы или кто уж это был…
* * *
Утром двинулись в дорогу, расчитывая выйти к реке более коротким путем.
Древней оленьей караванной давно, видно, никто не ходил. Однако Васенцов начал ощущать, что кто-то идет за ними вслед.
Будто сама тайга смотрела в спину. Кто это? Человек? Зверь? Лесное чудище? Или здешний древний дух или бог? Все же к спиритизму не следует, наверное, относиться так серьезно! Однако все же это ощущение почти физически давит на затылок. Доктор поглядел на Елисея, а потом на Хучтутана. Ни тот ни другой не выглядели обеспокоенным, но кто знает этих… детей природы?!
Доктор не стал говорить никому о своих ощущениях. Зачем? Чтобы барон вновь над ним посмеялся? Тем более им не попадалось ни зверей, ни птиц. А ведь прилегающие леса, как он знал, буквально кишели разнообразными бегающими и летающими созданиями. Взрыв так распугал всех?
И вот на краю прогала за сплошным валом деревьев они и увидели это…
– Мать честная, богородица лесная! – выдал Прохор, занеся руку для крестного знамения, да так и остановившись.
На невысоком взгорье чернел покосившийся, замшелый тын, а за ним сложенная из огромных ледниковых валунов стена. Все это прежде скрывала чаща глухого непролазного леса и лишь катастрофа обнажила для чужого взора.
– Ну, посмотрим, чего это нам попалось, – пожал плечам Нольде, уловив вопрос в обращенных к нему лицах спутников, и первый начал пробираться среди рухнувших деревьев.
Вблизи кладка была еще величественнее, а вот туземная постройка – еще более старой и жалкой. На остриях частокола торчали побелевшие черепа оленей и медведей.
С десяток черных, уже почти сгнивших идолов торчали у входа.
То, что они увидели, было невозможно описать. Перед ними возвышалась мегалитическая кладка, сложенная из блоков в человеческий рост высотой и два-три роста длиной. Она стояла на ушедшей в землю скале, и Васенцову вдруг показалось, что это лишь основание какой-то уж совсем великанской постройки, съеденной временем.
– Эге-гей!.. – округляя глаза, вымолвил туземец.
Серые бревна частокола покрыл густой мох. Ворота покосились.
Постройки обрушились. Пахло плесенью, висела паутина.
Явно это капище было покинуто много лет или даже десятилетий назад? Что здесь случилось? Голодная зима? Эпидемия заразной болезни? Им, бывалым таежникам, уже попадались вымершие от оспы и кори селения, и даже города – как обезлюдевший лет сорок назад и так и не воскресший Зашиверск? А может, просто старые шаманы умерли, не оставив наследников?
Они заглянули в уцелевшую хижину.
На грубом каменном очаге взгромоздился древний, ржавый чугунный котел.
В изголовье низкого лежака под истлевшей шкурой, служившей покрывалом, желтел огромный череп, на миг показавшийся оторопевшему Нольде человеческим.
– Мамонт, однако, – бросил Елисей. – Я на них насмотрелся на островах северных, когда кость добывал. И по первости тоже жутковато было – и впрямь как великанья башка…
