– Но тогда отчего мы стоим? – не унималась та.
– Может быть, у нас обломилась лопасть винта? – предположил молодой человек в спортивном пиджаке и ярком галстуке какого-то клуба. – Я слышал, так было на «Олимпике»…
– Думаю… – важно предположил шотландец, – что ледышка поцарапала краску и капитан не хочет плыть дальше, пока «Титаник» заново не покрасят.
Все рассмеялись.
В салоне тем временем появились другие любопытные пассажиры. Кто-то был уже в халате и домашних тапочках, некоторые еще во фраках и вечерних платьях – среди них Ростовцев узнал и самого Джона Астора.
– Почему мы остановились? – спросил тот у проходившего мимо лакея.
– Не знаю, сэр, – ответил стюард, – думаю, что ничего серьезного.
– Ну, ладно, – сказал Астор, – пойду на палубу, посмотрю, что там происходит.
– О, мистер, – обратился он к Юрию, – вы же с палубы, вы ничего не заметили?
– Ничего! – бросил он в ответ. – Разве что… там холодно.
– Вы тоже не видели пресловутый айсберг?
– Айспъерк? – спросил какой-то итальянец.
Спросонья вертя головой, он вошел в салон.
– Мадонна, чьто есь айспъерк?! Ис чиего он стеиелян?
– Как в Риме, не знаю, а у нас обычно айсберги делаются изо льда, сеньор Франческо, – с усмешкой сообщил его сосед.
Миновав лестницу, ведущую на третью палубу, он оказался в зале, разделявшем люксы и помещения второго класса.
Низкорослый, полный, лысенький мужчина, с лицом задумчивого гробовщика, двигался в сторону люксов. Беспрестанно смеясь и рассказывая какие-то анекдоты, он вел даму много моложе себя, придерживая ее под руку.
Девица глупо хихикала в ответ.
– Сколько можно портить нам отдых! – возмущался седой мужчина в пенсне. – Какие-то учения – что за идиотская мысль! Доколе это будет продолжаться? Я буду жаловаться! Имейте в виду – я дойду до правления «Уайт Стар».
Юрий смотрел на все это, так и не в силах пока решить, что ему делать.
В ярко освещенных пассажирских коридорах слышались доносившиеся из кают приглушенные голоса, хлопанье дверей буфета, торопливый стук высоких дамских каблучков – обычные для пассажирского лайнера звуки. Суеты или тревоги никакой не было. Не метались матросы со спасательными кругами, никто не носился, вопя: «Спасайся, кто может!», не ревел тифон…
Все казалось абсолютно нормальным или, вернее, почти все.
Наверное, ему надо все же пойти к Жадовскому или к Лайтоллеру и доложить, что убийцы найдены. Или к капитану? А может, сразу к Исмею? Лучше все же к капитану. Как только корабль даст ход…
Он распахнул дверь своей каюты А-204. И замер, чувствуя, как сжалось сердце.
Прямо ему в лицо смотрел обоими своими стволами знакомый уже дирринджер.
* * *
Пассажиры третьего класса тоже устроили праздник в честь скорого окончания плавания.
Людская толпа наполнила залы, каюты и коридоры смехом и шумом. Бренчали банджо, и пищали губные гармошки, а молодая испанка чувственно терзала струны гитары, собрав вокруг себя толпу восхищенных парней.
Безрукавки мехом наружу, расшитые славянские рубахи, тирольские шляпы и яркие ленты. А рядом – черные фраки с цилиндрами, много раз чиненные и лоснящиеся от времени, переходившие от отца к сыну. Домотканые штаны и грубые башмаки, запах дешевых духов, пива, чеснока и лука. Итальянцы, босняки, португальцы, баски, трансильванцы, фламандцы, шведы; ирландцы – как же без ирландцев?
Все, кого судьба случайно свела здесь, отлично понимали друг друга и веселились вместе, несмотря на то что часто не знали языка, на котором говорил сосед, и исповедовали разную веру. Ибо у них было нечто общее – почти все здешние пассажиры были бедные эмигранты, искавшие дорогу в новую жизнь, что должна была начаться всего через двенадцать часов.
Внезапно необычный жутковатый звук заставил всех насторожиться – нечто проскрежетало вдоль по правому борту.
И сразу же мертвенным дуновением по нижним палубам пронеслась тишина.
На полуслове умолкли песни и болтовня, лишь выдохнула гармошка в руках какого-то итальянца…
Длилось это где-то четверть минуты или чуть больше. Затем остановились машины.
Послышались удивленные вопросы:
– Что бы это могло быть?
– А удар был неслабый…
– И я почуял!
– Может, тебя кто стукнул по спинке, дорогая! – Рыжий носатый еврей приобнял за шею бывшую явно навеселе молодящуюся дамочку, по виду – немку.
– Ой, да будет тебе, Гольбах, – расхохоталась та. – Это у тебя уже ноги заплетаются от пива…
– Нет, нет. Это правда. Я тоже почувствовал толчок. Снизу… – послышались голоса.
– Не иначе, мы сели на мель, – предположил краснолицый широкоплечий крепыш в старой матросской робе. – Со мной такое было, когда рыбачил в этих водах…
– Возможно, в машинном чего-то взорвалось? – испуганно заозирался какой-то поляк, по виду портной или скорняк. Звали его Болеслав Трембовский, он пережил девятьсот пятый год в Варшаве и с тех пор весьма боялся взрывов и стрельбы.
– Да нет, это снаружи, словно кошка когтями шкреготнула.
– Братцы, я знаю! Это не кошка, это был морской черт!
Фраза принадлежала актеру-голландцу и сказано это было с таким выражением, что у многих перед глазами возникла картинка: распластавшийся в черной воде зеленый чертяка – большой, не сильно короче лайнера, провел огромным кривым когтем по стали обшивки, как бы примеряясь…
– Бросьте шутить! – нервно бросил кто-то.
Но шли минуты, а ничего не происходило.
– Музыка! Играйте же! Жарьте во всю! – закричали со всех сторон и восторженно зааплодировали.
– Сбацай нам джигу, Пэдди! – захлопали пассажиры по плечам волынщика – такого же рыжего и молодого, как они.
И вскоре закружились и запрыгали, встав в круг. Снова начались пляски и веселье.
– Shall we dance?
[39] – обратился к юной белокурой высокой девушке француз в аккуратном, хотя и сильно поношенном фраке, лишь немного ее старше и на полголовы ниже.
– Цо то пан мувит? – смущенно улыбнулась девушка, однако приглашение приняла.
Внезапно торжество опять нарушилось.
– А! Крыса! Крыса! – закричала молоденькая ирландка.
– Крыса! – загалдели гости. – Rat! Diablo topo! Al naibii de sobolan!
[40]
И верно, в самый разгар праздника невесть откуда появилась здоровенная крыса, перебегавшая из одного угла столовой в другой. Отчего-то мокрая и взъерошенная, она словно искала убежища от неведомой опасности.
