– Эк шныряет! – пошутил кто-то. – Как будто за ней гонится сотня голодных кошек!
Несколько минут парни гоняли грызуна, а девушки визжали от испуга (больше, пожалуй, наигранного), пока серая тварь не скрылась в какой-то щели, и вечеринка возобновилась. Смех и звуки волынок и губных гармошек, блеск глаз хорошеньких ирландских девушек, возгласы молодых итальянцев – люди радовались и веселились, ведь это так славно и весело – ехать в Америку на таком прекрасном пароходе за новой прекрасной жизнью…
Однако веселились не все. В десятках каютах, тускло освещенных маленькими ночниками, под грубошерстными одеялами храпели пассажиры.
Кто-то разговаривал и ругался во сне, где-то скрипели койки в такт движению нетерпеливых влюбленных. Заплакал младенец, молодая мать, успокаивая его, принялась что-то напевать на восточном гортанном наречии.
И вот в одной из кают пассажирка – датчанка средних лет, услышала странный шипящий звук, раздававшийся из уборной.
– Аксель! Ты спишь?
– Почти, Дагмар… – недовольно пробурчал супруг, натягивая одеяло.
– Ты это слышишь?
– Слышу! – раздражение стало откровенным. – На этом английском корыте не в порядке канализация, только и всего!
– Ты точно уверен?
– Дорогая, я двенадцать лет как-никак занимался водопроводом в нашем Копенгагене!
– Извини, Аксель, я так волнуюсь…
И подумала, как все же хорошо, что в это плавание в поисках лучшей доли они не взяли дочек-погодков. Как-то спокойнее, что они сейчас у свекрови в Эсбьерге. Вот устроятся и заберут их в Новый Свет.
– Ох, дорогая… – Слесарь обнял жену. – Хватит тебе волноваться попусту! Уже завтра мы будем на твердой земле…
Разумеется, он не мог знать, что дело не в испорченной канализации.
Где-то внизу ледяная атлантическая вода заливала отсек, и вытесняемый ею воздух вырывался через колодец стояка под нарастающим давлением.
* * *
…Прямо ему в лицо своими обоими стволами смотрел знакомый уже дирринджер.
Забившись в угол, Елена держала его на прицеле, сжимая оружие обеими руками.
Один глаз ее был широко открыт, другой заплыл, будто от сильного удара.
– Господи, Леночка, что с тобой! – только и смог вымолвить он.
– Ох, Юрий, это ты?! – ответила она срывающимся голосом.
И опустила пистолет.
– Боже мой, я чуть было не нажала курок! – Она в изнеможении бросилась на кровать.
– Лена, что случилось?
– Юрий, она унесла зеркало! – с трудом вымолвила девушка.
– Кто?! – оторопело замер Ростовцев.
– Эта… женщина! Стелла, из каюты того человека. Я не смогла ее остановить, прости…
Голос ее отчего-то звучал сконфуженно, как будто она была бы полицейским, упустившим уже пойманного злодея. Хотя что бедняжка могла сделать? Ее глаз и скула распухли, на разбитой брови висела капля крови.
– Дорогая, скажи, что случилось?! – приобнял он Елену за плечи.
– Ты ушел, – срывающимся голосом начала она. – А через минут десять постучали. Я думала – это ты, а там она! Ворвалась, обезумевшая и злая, как сто чертей. Я сумела отбиться от нее только потому, что она в первую очередь кинулась за зеркалом.
Ни слова не говоря, стряпчий подхватил брошенный ею пистолет и выскочил из каюты, уже понимая, что клетка открылась и птички выпорхнули.
Так и есть, дверь каюты А-227 приоткрыта. Он распахнул ее и, постояв секунду-другую на пороге, решительно шагнул внутрь, держа оружие наготове. Хотя надеяться, что они будут смиренно ожидать его, пялясь в пресловутое зеркало, было бы наивно.
По каюте были раскиданы вещи, на кровати валялся раскрытый чемодан. На полу в беспорядке лежали какие-то странные предметы: треснувшие чаши, темные от времени, обломки старых костей, каменные таблички с нацарапанными письменами. Под ноги выкатился грубо выточенный из горного хрусталя маленький человеческий череп. Древняя бронзовая курильница – то ли китайская, то ли индийская (а может, индокитайская или еще какая) еще исходила последними струйками остро пахнущего дыма.
Он принюхался. Черт знает что было в ней намешано, но запах опиума его нос различил явственно. Видимо, этот запах и унюхал Вацек в каюте барона.
Внезапно из ванной комнаты раздался тяжелый стон. Юрий изо всех сил рванул дверь – та не поддалась. Еще рывок, и заклиненный замок оказался выломан, что называется, «с мясом». Ha белом кафеле пола, скорчившись, лежал знакомый ему человек, человек, какого он менее всего бы ожидал тут увидеть.
– Господин Карлсон, что с вами? – присел Юрий на корточки рядом с телом.
И в этот момент лежавший зашевелился, поворачиваясь. Из спины торчала рукоять ножа для колки льда. Именно таким ударом был убит барон, вспомнил стряпчий, но сейчас подвело оружие, и жертва была жива, пока жива…
– О-о, – простонал он, открывая мутные от боли глаза.
– Где Монпелье? – спросил Ростовцев первое, что пришло в голову.
– Не знаю… Господи, как больно! – произнес заплетающимся языком путешественник по-русски.
По-русски!
Выходит, старый казначей не ошибся?!
– Кто вы такой?! – растерянно вымолвил Юрий в глубоком удивлении. – Кто вы такой, Карлсон, черт возьми?!
– Я… не Карлсон. Я подполковник Корпуса жандармов Иван Руммо… Барон Отто фон Нольде… он хотел…
– Знаю, – процедил стряпчий, – а вы за золотом охотились? Или, может быть, «Черную Луну» ищете? – зачем-то добавил он.
– Вы и про это знаете? – Лицо Карлсона-Руммо было иссиня-бледным, глаза закатились.
Юрий отметил, что крови на полу почти нет. Это скверно, значит, вся она вытекает внутрь. При таких ранах шанс выжить мизерный. Да еще кишки, наверное, распороты. Бедолага жандарм обречен. Вот уж никогда не думал, что доведется пожалеть «сатрапа и душителя».
– Меня послали… генерал Джунковский… личное задание… Сказал, что золото не должно достаться заграничным мошенникам…
Он дернулся и застонал от боли.
– Лежите спокойно, – бросил Юрий. – Я сейчас позову врача.
– Не надо, врач не поможет… Есть на этом корабле православный батюшка? Хотя откуда? Так и умру без отпущения… Это меня Господь наказал за грехи мои и жадность! Когда Нольде исчез, я подумал… Монпелье украл бумаги барона, а его – за борт… Я и решил сам взять золото… Миллионы… Миллионы! – шептал он. – Они были бы моими! Решил выбрать момент и вытрясти бумаги из его девки, а она… Настоящая змея… какой-то хитрый азиатский удар, я видел такое в Манчжурии… Я не ждал: решил – это же всего лишь баба… Боже! Баба – меня! Такая нелепая смерть! – простонал он.
Глаза его закрылись, дыхание стало прерывистым.
