Крохотное пространство кабины было теплым и уютным. Джим сидел перед большой серой пластиковой панелью управления, а второй мужчина показал Нине, где она может сесть, но она опустилась на пол и разревелась.
Мужчины переглянулись.
– Чаю? – спросил наконец второй.
Джим достал откуда-то термос. Он наполнил чашку и протянул ее Нине, она с благодарностью приняла дар.
– Не плачь, девица, – сказал Джим. – Выпей чай.
Чай был горячим и очень сладким, и Нине стало немного лучше.
– Мне так жаль, – всхлипывала она. – Мне так жаль!
– О господи, – заговорил вдруг Джим. – Газеты! Полиция наверняка уже едет… Такое начнут…
– Но никто же не пострадал, – возразил второй. – А ты герой, Джим.
Последовала затяжная пауза. Машинист долго соображал. Потом сказал:
– Вообще-то, я ничего такого не думал.
– Но это так, – оживая, сказала Нина. – Это действительно так! Я уже думала, что мне конец. Я вам обязана жизнью. Вы просто чудо! Вы остановились как раз вовремя!
Гнев машиниста, похоже, полностью угас, когда он тоже выпил чашку чая.
– Ну, на самом деле я действовал просто инстинктивно, – скромно откликнулся он.
– О тебе напишут в газетах, – с улыбкой заявил второй и подмигнул Нине. – И напечатают твою фотографию.
– Ты так думаешь?
– Вы спасли мне жизнь, – повторила Нина, радуясь тому, что он больше не злится. – Вы меня спасли.
Джим глотнул еще чая, потом улыбнулся:
– Ну… Ладно. Происшествия ведь случаются нередко.
Приехали полицейские и подолгу допрашивали всех по очереди: машиниста Джима, который уже вполне оправился и готов был подробно описывать свои стремительные действия любому, кто хотел его слушать, второго мужчину, которого звали Мареком, и Нину, пришедшую в ужас от того, что узнала: ей могут предъявить обвинение.
Марек вмешался и рассудительно объяснил, что на самом деле обвинение следует предъявить оленю. После того как полицейские взяли у Нины пробу на алкоголь, а парамедики осмотрели ее и Джима, стражи порядка согласились с тем, что ничего не остается, кроме как убрать фургон с переезда и отпустить всех с миром. Слава богу!
Подошел ночной пассажирский поезд из Инвернесса, и его машинист выразил серьезное недовольство задержкой. Сменного машиниста не нашлось до самого Дарлингтона, так что Мареку предложили самому вести товарняк дальше.
Но оставалась еще одна большая проблема: Нина была абсолютно не способна вести фургон, а больше это сделать было некому. Один из полицейских любезно отогнал его в поле рядом с железной дорогой и наклеил на него полицейскую бумажку с предупреждением «Не трогать!», но проблему это не решало.
Полиция предложила отвезти Нину обратно в паб – туда отправляли дрожавшего Джима. Но было уже два часа ночи, а Нина не имела поддержки в виде железнодорожной компании, готовой оплатить ее ночевку, сама же она не могла позволить себе такого. Она постоянно моргала, надеясь, что сумеет удержаться от нового потока слез, отчаянно желая придумать выход. Наконец Марек наклонился к ней.
– Знаете, мы ведь направляемся в Бирмингем, – тихо сказал он.
Нина уставилась на него. Полицейские переглянулись, не зная, позволительно ли это, но понимая, что таким образом сами они избавились бы от свалившейся на них задачи. Джим уже махал рукой на прощание.
– Отлично, – решил наконец один из полицейских, передавая Нине справку о несчастном случае. – Только впредь будьте поосторожнее на переездах, не спешите.
– Больше никогда в жизни! – кивнула Нина.
После этого все уехали, голубые огни растаяли вдали, и внезапно Нина и Марек остались одни в кабине.
Марек переговорил с диспетчерами, шлагбаумы снова опустились, и поезд, на этот раз не имея помех на пути, плавно тронулся с места.
Марек настоял на том, чтобы закутать Нину в одеяло и усадить поудобнее. После всего пережитого Нина чувствовала сонливость, но уснуть по-настоящему не могла. Она никогда прежде не оказывалась в кабине поезда, если не считать Доклендское легкое метро, где она побывала в детстве. Окна в кабине были высокими и широкими и – это удивило Нину, хотя она понимала, что удивляться тут нечему, – с самыми обыкновенными дворниками. Когда огромный локомотив постепенно тронулся с места, а потом начал набирать скорость, Нина с любопытством наклонилась вперед, глядя на дорогу. Ночное небо на самом деле не было таким уж черным, пока они ехали через леса и между холмами, тьма царила на земле, но само небо переливалось темными бархатными тонами, на нем пестрели звезды, висела почти полная луна. В зарослях вдоль железнодорожного полотна вспыхивали чьи-то внимательные глаза, в живых изгородях ощущалось движение, время от времени поперек рельсов проносились кролики – Нина задыхалась каждый раз, но они прыгали так быстро, что ни один не угодил под колеса.
– Прямо как вы? – усмехнулся Марек.
Голос у него был низким. Он аккуратно действовал рычагами управления, и поезд с грохотом мчался сквозь ночь.
– Они меня пугают, – призналась Нина.
– Да вы и сами чуть не прикончили Джима, – сказал Марек. – Он мог помереть со страха.
– Я ничего такого не хотела.
– Знаю-знаю.
В кабине было темно – чтобы машинист лучше видел то, что снаружи. Нина различала только профиль Марека, его крепкий подбородок обрисовывался в лунном свете, лившемся в окна, они неслись через городки и деревни, тихие и нелюдимые ночью.
– И что же это вы делали там посреди ночи? – спросил Марек. – Вы ведь не шотландка?
Нина покачала головой.
– Бирмингем?
– Я из Честера, но живу в Бирмингеме. А вы откуда? – спросила она просто так.
– Из Латвии, – проворчал Марек.
– Значит, мы оба далеко от дома, – сказала Нина.
Марек промолчал.
– Я… перегоняла тот фургон домой, – сообщила наконец Нина. – Для работы.
– И что это за работа? Вы водите фургоны?
– Не совсем так. Я… я хотела открыть книжный магазин.
Марек на мгновение повернул голову и посмотрел на нее:
– А! Книжный магазин. Прекрасно! Люди любят покупать книги.
– Надеюсь, – кивнула Нина. – Я хотела… ну понимаете… Привозить людям книги. Находить для каждого то, что ему подойдет.
Марек улыбнулся:
– И где ваш магазинчик? В Бирмингеме?
– Нет, – покачала головой Нина. – Я думала… я надеялась устроить его в том фургоне.
– Прямо в фургоне? Книжная лавка в фургоне?
– Понимаю… Наверное, это ужасная идея. И пока что мне не слишком везло.
