– Мне нужен запорный клапан, – поясняет Натаниэль.
Крохотная деталь, ценой семь долларов за штуку, но без нее маленькая протечка в трубе грозит обернуться наводнением.
Продавец явно удивлен, даже разочарован – как можно в такое время заниматься всякой ерундой?
Изначально дом, прежде чем стать общим, принадлежал Генри. Сам Натаниэль никогда не поселился бы в крохотных проходных комнатушках, до отказа набитых мебелью: креслами-качалками, напольными часами, комодами из красного дерева, заполненными скатертями. Персидские ковры. Викторианские обои. Канделябры.
Они ругались из-за нескончаемого потока книг, журналов о путешествиях, альманахов французской и итальянской поэзии, упаковок нот и шариковых ручек, купленных на домашних и гаражных распродажах, в антикварных лавках. Для каждого напитка Генри держал специальный бокал. Горы книг на обеденном столе, на полу в гостиной и на лестничной площадке неуклонно росли. Из кухонных шкафов вываливались поваренные книги, заляпанные вином и оливковым маслом после тридцати лет совместных вечеров.
Однако при взгляде на голую столешницу, без привычного хлама, на душе не становится легче. Не радует аккуратно застеленная кровать, на которой больше не громоздятся ксерокопии статей и недочитанные книги, не радует, что очки Генри больше не теряются в груде одеял.
– Ух ты! – поражалась дочь Натаниэля в свой последний визит. – Здесь теперь как в пустыне.
Чтобы добраться до трубы, Натаниэль вынужден лечь на спину, растопырить ноги и упереться плечами в стену. Допотопную мойку Генри приволок однажды летом, привлеченный не столько ее практичностью, сколько красотой. Какие линии, восхищался он. Какой силуэт. Какая тумбочка из красного дерева в комплекте.
В тумбочке, за упаковками витаминов и аспирина, в дальнем углу хранится баночка с секобарбиталом – Генри раздобыл ее спустя пару недель после оглашения диагноза. В генах Генри таится нечто чудовищное. Оно уже поразило его отца, дядю и постепенно подбиралось к нему. «Таблетки отдашь, когда я не смогу вспомнить твое имя», – твердил Генри. Однако секобарбитал остается нетронутым по единственной причине: на какие-то поступки человек способен, а на какие-то нет.
Труба под раковиной проржавела насквозь.
Задача, оказывается, не из простых. Пока Натаниэль возится под мойкой, из динамиков отремонтированного приемника, купленного Генри по Интернету, звучат свежие сводки: выявлено десять новых случаев, под подозрением еще пять.
Сложно сказать, виной ли тому очередное упоминание болезни, но Натаниэль вдруг чувствует легкую усталость. А может, все дело во времени суток – в обед его всегда клонит в сон.
Он наливает себе кофе и снова засучивает рукава. Когда ему удается отвинтить нужную деталь, лоб орошает холодная струйка. «Забыл перекрыть воду!» – спохватывается Натаниэль. Немного пугает, что он забыл такую элементарную, но насущную необходимость. Однако доказательство его забывчивости лужицей растекается по плитке и норовит превратиться в озеро.
Раздается телефонная трель – звонит врач Генри.
Натаниэль поначалу не узнает его голос в трубке – странный, чужой, – но сомнений никаких, звонит доктор Чавиц, наблюдающий Генри с самых первых дней.
– У меня новости, – сообщает врач. Натаниэль опускается на постель, охваченный смертельным, всеобъемлющим страхом. – Признаться, мы не ожидали ничего подобного.
Генри давно лишился голоса. Генри, замечательный оратор, декламатор поэзии, вдруг замолчал. В следующую секунду Натаниэль с изумлением осознает, что не может вспомнить его лицо.
– На первых порах я думал, что произошла ошибка, – продолжает доктор. – Медсестра перепутала пациентов, мало ли.
В последнее время Натаниэля гложет раскаяние: напрасно он отказал Генри в его просьбе. Как легко: глубокий сон через десять минут и вечный покой спустя четыре часа. Идеальное решение для обоих. Но от звонка доктора Натаниэля обуяло знакомое яростное желание любой ценой сохранить Генри жизнь.
– С ним все хорошо? – выдавливает он.
– Сразу предупреждаю: мы считаем, это как-то связано с болезнью, поэтому опасаемся делать прогнозы, однако в настоящий момент у Генри наблюдается парадоксальный синдром, несвойственный остальным.
У Натаниэля пересыхает во рту. Грудь сдавливает. Он ждет.
– В общем, – откашливается Чавиц, – час назад Генри заговорил.
Остаток дня проходит как в тумане. Поездка в дом престарелых, охранник, пропускающий Натаниэля в качестве исключения, объяснения врача, полные сомнений и оговорок, – непонятно, как долго Генри сумеет удерживать внезапную концентрацию, – но голос Чавица дрожит от восторга, бесконечное «невероятно» красноречивее любых других слов. Однако Натаниэль никогда не забудет теплого взгляда Генри, знакомого выражения, успевшего выветриться из памяти, впервые за многие месяцы Генри смотрит прямо на него. Это мгновение оправдывает все неоправданные надежды, которые так долго гнал от себя Натаниэль: надежды, что рано или поздно Генри вернется, как после прогулки или путешествия, или очнется, как после затянувшегося сна. Наверное, поэтому Натаниэль так и не отважился достать таблетки. Сегодня его предательство обретает смысл. Все ради этого. Ради этого, понимаешь, Генри?
Генри выглядит моложе, чем до болезни, и более худым, на нем старая красная рубашка, некогда так горячо любимая. Речь заторможенная, невнятная, однако ему удается выговорить: «Натаниэль». Генри тянет к нему руки, поднимается с кресла и прижимается широкой грудью к его груди. Он снова пробует заговорить, но слов не разобрать. Тогда он собирается с силами и произносит:
– Натаниэль, ну где же ты пропадал?
Биология славится парадоксами. Отдельные препараты возбуждают обычный мозг и расслабляют гиперактивный. Транквилизаторы иногда дают обратный эффект. Антидепрессанты, наоборот, подталкивают к самоубийству.
Масса примеров вертится в голове у Натаниэля – ассоциации взамен объяснений, – пока он пакует вещи для Генри. В основном книги. Книги, шоколад, чай.
Феномен Генри будут изучать годами, не сомневается Натаниэль. Ведь он один из немногих в Санта-Лоре, в ком вирус вызвал обратную реакцию – обострил сознание, вместо того чтобы погасить.
В доме престарелых фиксируют четвертый случай заболевания. В пустующем крыле наспех устраивают изоляционное отделение. Пока трое заложников Морфея крепко спят, Генри в белой маске и синих перчатках бродит по гулким коридорам. Длинные руки и ноги – всегда и везде он оказывается самым высоким. Он снова выглядит на свой возраст – на двадцать лет моложе других обитателей дома престарелых. Походка немного нетвердая, плечи ссутулены, но в остальном он совсем не изменился. Постоянно напевает и что-то бормочет себе под нос. Декламирует Эмили Дикинсон медсестрам.
– Я в порядке, – повторяет он, все отчетливее день ото дня. – Самочувствие превосходное. Натаниэль, подтверди. Сами посмотрите, со мной все прекрасно.
