Сара стряхивает с себя остатки дремы и снова оказывается в спальне, сквозь щели в заколоченных окнах сочится солнечный свет. Рядом сестренка, глаза покраснели от слез.
– Тебе нужно в больницу. – Либби стаскивает с нее одеяло. Простыня покрыта бурыми пятнами. – У тебя кровь.
Сон выветривается окончательно, остается лишь горькое послевкусие, как царапины от коньков на льду.
– Постой… – Сара садится и чувствует, что джинсы промокли насквозь. – Мне надо подумать.
Когда ситуация проясняется, на душе становится чуточку легче.
– Я не больна, – объявляет Сара.
Сара не относилась к числу тех, кто с нетерпением ждет заветного дня. После просмотра видео в школе она надеется, что ей повезет и ее минует неприятная участь. Собственно, почему бы и нет. В голове не укладывается, как такая аномалия может считаться естественной.
– Не думала, что будет столько крови! – кричит она сестренке через дверь ванной.
Адреналин сопровождает каждый новый шаг: вот Сара снимает джинсы, подкладывает несколько слоев туалетной бумаги, которую чуть погодя сменит сложенное полотенце, глотает две таблетки панадола. Ей немного стыдно и радостно, что отца нет сейчас рядом. Мелькает мысль о матери Акила – она наверняка сумела бы помочь.
Сара слышит возню в коридоре. Следом раздается странный хрюкающий звук.
– Либби? – зовет Сара.
Тишина.
Она выскакивает из ванной и обнаруживает Либби на полу. Сестра хохочет. Давится от смеха.
– Это не смешно!
Либби держится за живот, словно боится обмочиться.
– Прекращай! – рявкает Сара.
Но Либби не унимается.
– Хватит!
– Не могу! Я думала, ты умираешь, – стонет Либби. Привлеченные шумом котята трутся мордочками о ее плечо. – И глянь на свои джинсы.
Но Сара лишь смутно ощущает животное безразличие вселенной, безжалостную, как вирус, сущность природы, которая неустанно множит свои невзгоды.
30
В миле от городской границы на придорожную стоянку перед поворотом в лес начинают стекаться родители. Ближе не подпускают солдаты.
Это возмутительно, переговариваются между собой мамы и папы. Прямое нарушение прав их детей. Они звонят адвокатам. Звонят представителям и сенаторам своих штатов. Звонят в СМИ. Наблюдают, как военный транспорт въезжает и выезжает из города. Чей-то отец пробует забраться в кузов военного грузовика, но его прогоняют солдаты.
Одни ночуют в машинах. Другие в палатках. По очереди катаются за едой.
Они собираются небольшими группками, делятся новостями и одеялами. Большинство детей до сих пор не уснули, так почему не выпустить их из города и не позволить переждать карантин дом?
Появляются плакаты с протестными лозунгами. Камеры.
Среди собравшихся – мама ничего не подозревающей Мэй. Который день она ночует на границе в своем «универсале». Хоть какая-то отдушина – находиться в относительной близости от ребенка. Мэй вторые сутки не отвечает на звонки. Молчание может означать только следующее – либо она заболела, либо это очередное доказательство извечной истины: родители пекутся о детях куда больше, чем те о них.
31
Спустя сутки после объявления карантина Мэтью и Мэй присоединяются к толпе у заграждения на Рекуэрдо-роуд. Они стоят плечом к плечу в джинсах и толстовках, лица скрыты за белыми масками, на руках синие перчатки. Мэй озирается по сторонам. Нервничает. Мэтью смотрит прямо перед собой.
Именно Мэй предложила сдаться. В ней зреет нечто доселе неведомое, масштабное, как чувство долга.
Вопреки ожиданиям, Мэтью соглашается. Он все хорошенько обдумал.
– Это максимум того, что мы можем сделать для остальных людей.
Однако Мэй руководствуется не столько доводами рассудка, сколько наитием – она нутром чует, что поступает правильно.
Два ряда ограждений высятся посреди дороги, где заканчиваются государственные лесные угодья и начинается Санта-Лора, отмеченная россыпью хижин в лесу. На старом указателе неподалеку виднеется надпись «Добро пожаловать в Санта-Лору».
Каких-то два месяца назад Мэй ехала по этой самой дороге в мамином «вольво», нагруженном новыми простынями, новыми нарядами и даже мини-холодильником, который так и пролежал в коробке. Сколько надежд, сколько чаяний она возлагала на эту поездку, как верила, что в Санта-Лоре начнет все с чистого листа.
Толпа громко требует продовольствия, воды, а главное – информации. Какой-то мужчина спрашивает о дочери. Женщина разыскивает мужа.
– Его увезли на «скорой» – и с концами! – твердит она.
На все вопросы двое военных за забором реагируют одинаково – медленно качают головой. На них камуфляжная форма, тяжелые ботинки и солнцезащитные очки. Они бы рады помочь, но нечем. Вид у них и впрямь виноватый, как у нашкодивших мальчишек, но на боку тускло мерцают черные стволы винтовок.
– Возвращайтесь домой, – бубнит сквозь маску солдат. – Там вы будете в безопасности.
– Но мы не местные! – кричит женщина в мятом деловом костюме. Они вместе с девятью-десятью коллегами приехали сюда на конференцию. – А теперь нас не выпускают. – По босым ногам Мэй узнает в ней женщину, увиденную накануне. – И куда нам деваться?
В небе парят два вертолета с телевизионщиками. Со всех каналов репортаж о сбежавших студентах потеснила поистине шокирующая новость: впервые в истории США изолировали целый город.
– Ау, парни! – пытается привлечь внимание караульных Мэтью.
– Здесь, вообще-то, очередь! – осаживают его из толпы.
Час ожидания не приносит результатов. По небу плывут перистые облака. Какой-то пес семенит по дороге, волоча за собой поводок. «Чья собака? – спрашивают в толпе. – Чья собака?» Вопрос повторяется, пока пес не исчезает из виду, жетоны на ошейнике болтаются непрочитанными, поводок по-прежнему шуршит по земле. Сложно не думать, какая судьба постигла человека, выпустившего этот поводок.
Когда подходит их очередь, Мэтью и Мэй преуспевают не больше других.
– Кто вас сюда направил? Разворачивайтесь, – ворчат солдаты.
– Но мы контактировали с зараженными и сейчас хотим сделать как лучше, – упирается Мэтью.
Военные переглядываются: они явно принимают Мэтью за чокнутого. Наконец один достает желтую листовку и тычет пальцем в номер телефона.
– Обращайтесь туда.
– Мы уже звонили, – вклинивается Мэй. – Они сказали идти к вам.
– Ну позвоните снова, – пожимает плечами военный. – Уточните.
Поблизости раздается крик. Скрежет металла по мостовой.
– А ну стоять! – рявкают солдаты.
