Первое время в гости наведывается коллега Энни с коробками смеси и салфетками.
– Согласись, никто в этом городишке не знает, с чем мы столкнулись. – Голос женщины дрожит, кулаки сжаты. – Все просто тычутся по углам, как слепые котята.
Их с Энни нельзя назвать близкими подругами. Впрочем, за три месяца они толком не успели обзавестись друзьями, поэтому приходится полагаться на любого, кто готов помочь.
Энни, Энни, Энни – имя звучит как молитва, так неестественно, дико не обращаться к жене по тридцать раз на дню. «Только вернись!» – мысленно заклинает Бен.
Каждый день он звонит матери в Огайо. Та порывается прилететь, но Бен шепотом отговаривает ее, пока малышка дремлет у него на груди.
– Зачем? Тебя все равно не пропустят.
К нему возвращается детская потребность в матери, простое желание ее близости.
– Не упирайся ты, я бы приехала сразу, когда Грейси только родилась. Да, попала бы под карантин, зато тебе хоть какая-то помощь, – сокрушается мама. Однако они с Энни твердо решили: никаких родителей, хотя бы на первое время. Теперь Бен осознает – ими двигали подростковые представления о взрослой жизни, жажда независимости.
Иногда Бен устает настолько, что вовсе не прочь уснуть и не проснуться.
В перерывах между кормлением до слуха доносятся обрывки радиосводок: число жертв неуклонно растет. Уже шестьсот человек. Семьсот. В семидесяти милях от Санта-Лоры, в Лос-Анджелесе, закончились маски, люди запасаются продуктами на случай распространения инфекции.
Самые заурядные события приобретают зловещий оттенок. Черный бульдог бегает по улицам без поводка. Где-то неподалеку битый час заливается свистом чайник. Не смолкая журчит вода, словно кто-то упал, поливая лужайку.
На третий день, когда коллега Энни, вопреки обещанию, не появляется и не берет трубку, Бену нет нужды спрашивать почему.
Они с матерью вырабатывают договоренность – Бен будет звонить каждое утро.
– Если не позвоню до восьми, сразу вызывай полицию.
Однако с новорожденным время летит незаметно. Часы уплывают неведомо куда.
На третьи сутки Грейс просыпается в истерике, ее рвет, и Бен забывает позвонить матери – какое-то помутнение, провал. Два часа спустя он добирается до сотового: десять пропущенных и сообщение о вызове полиции.
– Слава богу! – восклицает мать, когда он наконец перезванивает. Облегчение в ее голосе сродни экзальтированному восторгу, и Бен впервые осознает, каково это – страдать от любви к ребенку.
– А полиция? – Она до сих пор не в силах отдышаться. – Что ты им сказал?
– Они не приходили.
Два дня спустя на пороге возникает полицейский в сопровождении группы в синих защитных костюмах.
– Мы получили сигнал, якобы в вашем доме находится зараженный и младенец без присмотра.
– Это было два дня назад, – огрызается Бен.
Полицейский тяжело вздыхает. Усталый взгляд, покрасневшие глаза.
После инцидента Бен круглосуточно держит окна открытыми. В голове теснятся жуткие картины будущего. Если он вдруг заснет, какой-нибудь неравнодушный прохожий наверняка услышит плач и успеет спасти ребенка от обезвоживания.
По счастливой случайности, редкой как при катастрофе, так и в обыденной жизни, Бену удается напасть на след Энни. Дежурный оператор в больнице подтверждает: да, его Энни числится пациенткой. Правда, не в стандартной палате. Ее перевели в здание студенческой библиотеки, приспособленной под нужды госпиталя. Естественно, вход туда воспрещен и находится под надежной охраной, однако, добавляет женщина-оператор, точно делится чужой тайной, у библиотеки есть преимущество – огромные, во всю стену окна.
Когда Бен вместе с Грейси добирается до библиотеки, возле окон уже собралась небольшая толпа. Обычные люди в масках, несколько детей крепко держат за руку родителей. Вскоре полицейские оцепят территорию, но сегодня еще можно прижаться ладонями к затемненному стеклу и заглянуть внутрь.
Присмотревшись, Бен различает штук пятьдесят коек, стоящих длинными рядами, в проходах снуют медсестры и санитары. Старые лампы и столы сдвинуты в угол необъятного зала, с полок взирают корешки книг.
Взгляд Бена шарит по сторонам и в конечном итоге замечает на кровати в углу фигурку с каштановыми кудрями. Она! От порывистого вздоха облегчения малютка подпрыгивает у него на груди. «Наша мамочка», – шепчет Бен, касаясь губами лысого темечка дочери. Вид Энни, беспомощно лежащей на спине в переплетении трубок, пугает и успокаивает одновременно. Это она, его Энни, какой он привык наблюдать ее в те редкие утра, когда просыпался раньше жены. Какое блаженство узнать наконец, где она.
Бен вынимает дочку из кенгурушки и подносит к окну, та поджимает крохотные ножки, словно жучок. Младенцы не способны видеть дальше четырех футов, утверждают книги, но Бен давно перестал им верить. Новорожденные понимают куда больше, чем считают эксперты. Есть разница между ошибочным и непостижимым.
– Видишь мамочку? – спрашивает Бен. – Видишь?
Но даже сейчас, глядя на Энни, такую родную, когда Бен окончательно убеждается – это она, ее рука покоится на бедре, волосы закрывают лицо, даже сейчас, когда рассеиваются последние сомнения, Бена по-прежнему терзают вопросы: «Где ты? Куда исчезла?»
У Бена появляется новый ритуал: на рассвете, когда он не в силах оставаться дома, они с Грейси отправляются на прогулку в лес. Малышка надежно укрыта полами пальто, под ногами хрустят сосновые иглы.
Днями напролет Бен учит ее словам. Вот горы, говорит он. А это озеро. Над соседской изгородью пари́т колибри, а там наверху стрекочет и тоже пари́т вертолет. Еще небо, такое безоблачное и синее. Синий – так называется цвет. Грейс изумленно хлопает глазенками. Лепечет. Тоненький голосок. Голосок его дочурки. Не без угрызений совести Бен испытывает мимолетное, щемящее чувство радости.
Он пытается запечатлеть в памяти каждую деталь, каждую улыбку, каждый новый жест – вот почему ему особенно недостает Энни, только ее заинтересовала бы любая подробность: содержимое подгузников, долгожданная отрыжка, штучки, которые Грейси выделывает пальчиками ног, любовь, выраженная в мелочах. Он пробует зафиксировать все на бумаге, но тщетно. Слишком много событий, жизни не хватит их передать. Единственный способ сохранить эти дни для Энни – не упустить ни единого часа, ни единой минуты. Хоть в чем-то время осталось прежним – оно идет.
35
На больничных койках, в библиотеке, в огромных палатках, заполонивших двор университетского городка, на кроватях в столовых и учебных аудиториях, в новеньких палатках второй волны, возведенных из материалов, предназначенных для Либерии или Новой Гвинеи, в специальных палатках, устроенных для солдат, которых тоже не пощадил недуг, в безымянных постелях безымянных домов, рассеянных по Санта-Лоре, – узники Морфея продолжают спать мертвым сном.
