– Тебе приснилась наша молодость, – объясняет Энни.
Малышка, не отрываясь, смотрит на отца. Бен испытывает острое желание остаться наедине с дочуркой и с ней одной поделиться своими догадками.
– Папочка любит оглядываться назад, – улыбается Энни, а Грейс хлопает ресничками. – Прошлое всегда нравилось ему больше настоящего.
После такого Бен умолкает. А ночью долго ворочается в темноте, не смыкая глаз. Отныне он обречен каждую ночь лежать подле жены и грезить об Энни из своих снов.
К семнадцатой неделе затвердевает костный лабиринт внутреннего уха. Теперь зародыш улавливает биение материнского сердца, циркуляцию крови в пуповине, тихий плеск околоплодных вод, когда Ребекка поворачивается во сне, и, возможно, приглушенные голоса медсестер, писк кардиомонитора.
Число больных сокращается, за месяц ни одного нового пациента, поэтому Центр по контролю и профилактике заболеваний объявляет об окончании эпидемии, которая войдет в историю под названием «вирус Санта-Лоры».
Последней жертвой становится восьмидесятидевятилетний подопечный дома престарелых, а потом, как штиль после бури, вирус исчезает.
Вероятно, он возвращается туда, откуда прибыл, – в лес или к обитателям фауны. Ученые разъезжаются по своим лабораториям в разные штаты, где продолжат изучать недуг на случай, если тот вернется, – в чем, собственно, никто не сомневается. Через год, через десять или сто лет – не важно. К тому времени вирус наверняка мутирует, станет более щадящим или, наоборот, усугубится и чумой обрушится на страну – тогда нас всех ждет по-настоящему легкая смерть, мир просто уснет вечным сном, без боли, без мучений.
Федеральный судья приказывает снять санитарный кордон. Баррикады убирают. Городок наводняют родственники и журналисты. Уцелевшие спешат убраться из Санта-Лоры, самые впечатлительные – навсегда.
Спустя четыре месяца безвылазного карантина Кэтрин наконец отпускают домой в Лос-Анджелес.
Но стоит ей переступить порог, как дочка прячется за бабушку. У Кэтрин разрывается сердце, однако она сама ощущает некоторую нервозность, скованность, как перед знакомством с новым человеком.
Кэтрин опускается на корточки, словно для беседы с очередным пациентом:
– Можно тебя обнять?
Дочка мотает головой. На ней незнакомая футболка с зеленым динозавром.
– Ты совсем другая, – буркает она, на секунду высунувшись из укрытия.
Действительно, за время разлуки Кэтрин сильно похудела.
Радует и огорчает одно – скоро дочка обо всем забудет. Пройдет немало лет, прежде чем слабые отголоски событий начнут оседать в долгосрочной памяти.
Однако Кэтрин опасается, что печальный опыт расставания с единственным родителем оставит в душе девочки неизгладимый след, – так корень обвивает попавшийся на пути валун, так сломанная кость неправильно срастается под кожей.
На двадцатой неделе участок гипоталамуса, отвечающий за суточные биоритмы, почти полностью синхронизирует сердцебиение и выброс определенных гормонов с нормальной продолжительностью дня.
Калеб просыпается через четыре двери от Ребекки. Он не заглядывает к ней в палату. Не берет за руку. Не догадывается, что` зреет у нее в утробе. Так и не узнав, что станет отцом, Калеб уезжает из Санта-Лоры вместе с родителями, которые дневали и ночевали у баррикад в ожидании сына.
Ребекку в числе еще восьмидесяти пяти узников Морфея переводят в общее крыло, где они продолжают крепко спать.
На двадцать восьмой неделе мозг формируется настолько, что способен испытывать страх, реагировать на голоса. Тогда же плод начинает видеть сны. Интересно, о чем? О мерном покачивании на воде или об игре света и тени? А может, юный рассудок грезит о чем-то поистине непостижимом, недоступном языку и науке, чего нам никогда не узнать.
Плод учится открывать и закрывать рот. Стремительно оформляются легкие, которым совсем скоро предстоит перерабатывать воздух в полезный для тела кислород.
Занятия в школе возобновляются.
Сара снова обедает в одиночестве на площадке. Внезапно – о радость! – она замечает Акила, целого и невредимого.
– Привет!
– Привет. – Его речь слегка заторможена. Без слов понятно, что он недавно перенес болезнь.
– Как родители? С ними все хорошо? – спрашивает Сара.
– Да, порядок. А твоя семья? В норме?
Она кивает.
Теперь они частенько перекусывают вдвоем, пока другие школьники носятся по площадке. Приятно разделить с кем-то молчание. Кругом распускаются весенние цветы: у научной лаборатории благоухают розы, спортивный зал обрамляют бархатцы. Повсюду в траве желтеют одуванчики.
Погожим солнечным днем, покончив с ланчем, Акил рассказывает про отца.
– Он мог погибнуть. – Однако ему повезло отделаться легкой хромотой и шрамом на бедре. – Знаешь, у меня странное чувство, как будто все это только должно произойти, – признается Акил.
У него ощущение, что скоро отца посадят в египетскую тюрьму, семье придется спасаться бегством, а потом, в маленьком американском городке, папу ранят солдаты.
Звенит звонок. Школьники спешат по классам. Но Сара не двигается с места, слушает.
– Я понимаю, это уже случилось, но ощущение, как будто случится опять – и будет повторяться снова и снова.
Ребекка спит, даже когда начинаются схватки. Спит, когда игла вонзается в позвоночник и анестезия проникает в каждую клеточку тела.
Она не просыпается, пока в соседней комнате акушер и медсестры облачаются в защитные комбинезоны из тайвека. Не просыпается, пока ей обрабатывают йодом живот для кесарева сечения.
Даже скальпель не в силах потревожить ее сон.
Ребекка спит, когда акушер делает надрез и руками, затянутыми в два слоя перчаток, раздвигает мышцы живота. Спит, когда тот же врач вскрывает матку, а медсестры тампонами собирают выступившую кровь. Ребекка не просыпается, когда младенца достают из утробы – как будто вырвали зуб. Не просыпается, чтобы полюбоваться первыми мгновениями своего малыша.
На памяти медперсонала это самые тихие роды.
Все ждут заветного крика, однако новорожденный молчит. Во сне Ребекка упускает хорошую новость: по крайней мере, ребенок дышит. Но есть и плохая – он спит. Как выяснилось, вирус Санта-Лоры способен передаваться через плаценту.
Пуповину обрезают и перетягивают, младенца взвешивают, заворачивают в пеленку и прочищают носовые каналы. Когда с необходимыми процедурами покончено, кому-то из медсестер приходит в голову положить ладонь Ребекки на лобик малышу – эдакая пантомима встречи матери с ребенком.
Ребекка спит, пока ей зашивают разрез и прижигают рану. Спит, когда младенца кладут ей на живот. Ребенку дают грудь, и он – спящий! – принимается жадно сосать, однако Ребекка все не просыпается.
