По всей же России-матушке, как однажды объяснял Алексею батюшка (а Дуня делала вид, что увлеченно читает), с тех пор как царь Петр взялся создавать огромную регулярную армию, крестьянам приходилось оставлять своих жен на долгие годы. Как следствие солдатки десятками тысяч нагуливали незаконных младенцев. В столицах и иных губернских городах один за другим бросились открывать госпитали для «зазорных» детишек. Этим детишкам, в свою очередь, предстояло стать пушечным мясом для стремительно развивающейся империи. Иными словами, незаконнорожденность – от последнего крестьянина и до первого лица в государстве – не была для Дуни ничем пугающим или новым.
Но история де Бриака и страшная смерть его единственной сестры заставила Авдотью совсем иначе взглянуть на майора. «Вам кажется это смешным?» – со стыдом вспомнила она, как фыркала в ответ на рассказ о том, как хотел он возвеличить дом, в котором вырос, стремясь доказать отцу, что достоин его имени… И эта отповедь вчера в беседке, когда он посмел накричать на княжну, как на своего денщика? Да он просто за нее испугался, поняла Дуня. Так испугался, что не в силах был более держать себя в руках. Боялся, что и ее найдут, обесчещенную мародерами, где-нибудь на опушке леса или выловят в реке… Выловят. Ну конечно! Вот отчего он взялся расследовать смерть крестьянских девочек…
Авдотье было стыдно за себя и жаль незадачливого майора. А женское сострадание, как известно, есть тот самый перегной, на котором с легкостью расцветает цветок влюбленности. Так, сам о том не подозревая, де Бриак приобрел флер романтического героя, а все старания ее сиятельства отвести беду от единственной дочери привели к результату, ровно противоположному ожидаемому.
* * *
Этьен не без иронии взглянул на полкового врача:
– Мой дорогой друг, от вас я никак не мог ожидать подобного.
В ответ Пустилье застонал, чуть сдвинул набок уксусный компресс, высвободив один глаз, и сей единственный глаз глядел на майора со смесью вины и муки:
– Это чертово зелье не зря получило свое название. После пары рюмок – клянусь! – я уже не чувствовал ног. А на дне бутылки меня ждало полное забвение. Хочется верить, моя последующая беседа с любезной княгиней осталась в границах пристойности. Я не помню ни слова.
– Итак, – развернул де Бриак листок из записной книжки, – позвольте мы еще раз обратимся к вашему списку.
– Премного благодарен. Ох, думаю, лучше, если вдобавок к списку мы обратимся к моему набору. Не угодно ли достать его из-под моей постели?
Де Бриак, не переставая улыбаться, выдвинул обитый кожей ящик хирургических инструментов, сопровождавший доктора во всех походах.
– Будьте любезны открыть его. – Пустилье приподнялся на подушках.
– Не терпится взглянуть на ваши игрушки? – усмехнувшись, майор откинул крючок и открыл крышку.
Пустилье по праву гордился своим хирургическим арсеналом: в бархатных выемках в идеальном порядке лежали скальпели и ампутационные пилы с элегантными черепаховыми ручками, бистуреи, выгнутые ножницы и щипцы, бромфильдовы крючки и целый набор для прижигания. Опробовав чуть дрожащим пальцем кривой и большой ножи, Пустилье обмотал лезвия платком и передал ножи майору – их следовало отдать на заточку. Серебряные иглы также ломались, на всякий случай необходимо было запастись хоть и простыми стальными – на поле боя любые сгодятся. Могла встретиться надобность и в кожаных турникетах, дабы сжимать кровеносные сосуды при операциях на конечностях. Все это уже было изложено в списке, но де Бриак знал, что Пустилье доставляет удовольствие просто перебирать инструменты: так хорошему солдату нравится чистить свое ружье.
– С подобным арсеналом, мой дорогой доктор, вы и мертвого на ноги подымете, – польстил ему де Бриак.
А Пустилье вновь прикрыл глаза:
– Бросьте, майор. Что мы умеем? Трепанировать, ампутировать и еще пристрелить из жалости тех бедняг, которым ядром оторвало половину туловища или ошалевший от крови вражеский конь откусил пол-лица. Едва мы начнем наступление, у меня не станет ни дня покоя. Позабыв про все щипцы, не по локоть, по плечо в крови, я буду скользкими пальцами нащупывать картечь в глубинах чужой плоти да пилить кость. Знаете, мой рекорд превосходит Ларрея
[40]: он пилит берцовую за семь минут, а я – за шесть. – И Пустилье в испарине опять откинулся на подушки. – Всего шесть. Но как они кричат, Бог мой!
Де Бриак вздохнул; крики раненых и для него были страшнее любого боевого клича.
– Говорят, – продолжал Пустилье, – некий немецкий аптекарь придумал разлагать опий и получил вещество, названное им в честь Морфея – морфием. Принявшие сие снадобье люди и животные не чувствуют боли. К несчастью, морфия у меня нет, а уж здесь его не достать и подавно.
– А я слыхал, – улыбнулся майор, – что боль неотделима от действенного врачевания.
– Глупости, мой друг! – скривился доктор, так и не открывая глаз. – Средневековый догмат о необходимости страданий для очищения духа. Мы живем в просвещенном веке. Надобно учиться облегчать муки – и, как ни грустно, любая война дает нам обильный матерьял для подобных экспериментов.
– Все еще уверены в применении кисеи при перевязках? – Де Бриак закрыл и снова спрятал набор Пустилье под кровать.
Пустилье поморщился:
– А вы все еще думаете, что каждого следует перевязывать согласно чину: генерала – батистовым платком, а солдата – тряпьем? – Доктор закряхтел, переворачиваясь на подушках. – И довольно уж дамам из высшего общества щипать корпию. Помните, в египетском походе цветки хлопка? Вот что отлично заменило бы это несвежее тряпье…
– Вам следует оставить нашим дамам возможность сделать вклад в общее дело, мой друг, – улыбнулся его горячности де Бриак.
– Тогда пусть собирают и сушат мяту с ромашкой, чтобы вылечить наших доблестных солдат от поноса, – хмыкнул доктор. – При многодневных маршах они начнут так страдать от жажды, что готовы будут пить из любого грязного пруда и сосать несвежий лед с помещичьих ледников. Кстати, не думаю, что вы найдете в этом уездном городе в нужном количестве сухие травы. Однако постарайтесь закупить как можно более меда и жира – нет ничего лучше, чтобы смазывать ожоги. Кроме того, Бриак, я собираюсь самолично сделать новый запас гофманских капель, хоть морфия они, увы, не заменят. Далее: известь, скипидар и соль для промывки ран. Они уже в списке.
– Все, мон женераль? – встав, шутливо поклонился де Бриак.
– Прошу вас, Этьен, не насмехайтесь над бедным страдальцем. – Доктор поднял палец вверх. – И помните: хороший запас полкового врача может спасти и вашу жизнь, если вдруг ядро, картечь или…
– О нет. Прошу, лучше пристрелите меня, – перебил его де Бриак. – Вы же знаете, как мало я держусь за собственную жизнь.
