– Этьен! – закричала она, даже не сразу поняв, кого позвала.
И почувствовала, как летит, кружась, в черную дыру, с сухим шелестом муслина оседая на влажный от утренней росы пол беседки.
* * *
Дуня глубоко вздохнула и распахнула глаза – она лежала на чьем-то заботливо свернутом плаще, видела склонившиеся над ней лица. Еще чуть-чуть, и едкая нюхательная соль вернула им четкость: одному – лунообразному, Пустилье. И другому – узкому, смуглому.
– Жива! – счастливо улыбнулся он. – Пустилье, она очнулась!
– Говорил же вам, Бриак, это был просто обморок. – Пустилье спрятал флакон с солью. – Ну и напугали вы нас, княжна.
– Quid pro quo
[47], – насупленно заметила Авдотья, попытавшись сесть. Голова сразу закружилась – ей пришлось опереться о спинку скамьи. – Первыми пугать стали вы, господа.
– Все кончилось, Эдокси, – просто сказал де Бриак, взяв ее за руку. – Он погиб на месте. Я оказался лучшим Теллем – попал ему точно в лоб.
– Перестаньте бахвалиться, Бриак, – ворчливо заметил Пустилье. – Если бы не княжна, лежать вам, как тем бедолагам, в здешней глине.
– Вы дважды спасли меня. – Де Бриак продолжал крепко держать Дуню за руку. – Первый раз, когда дали ваш бесценный совет. И второй, когда крикнули мне с высоты.
– Этот дьявол выстрелил в майора, княжна, – хмыкнул доктор. – С пулей Бриака во лбу, он все еще был способен спустить курок! И если бы де Бриак не обернулся на ваш голос…
– То ваш покорный слуга, по поэтическому выражению Пустилье, лежал бы нынче в здешней глине. – Он смотрел на нее с такой теплой и чистой радостью, что Дуня вдруг почувствовала, что сейчас рассмеется иль расплачется, а то и то и другое разом, забившись в истерическом припадке. – Итак, вы спасли мне жизнь, княжна. Я имею удовольствие быть у вас в неоплатнейшем долгу. Быть должником любого другого было бы невыносимо. Но вы…
Голос его прервался. Дуня почувствовала, как дрожат пальцы, так и не отпустившие ее руки, и заметила, как отвернулся в смущении Пустилье.
– Это я должна вас благодарить, майор, – поторопилась высвободить ладонь Авдотья. Улыбка на лице де Бриака вдруг изменилась – будто кто-то задул за темными глазами огонь. – Вы избавили нас от монстра.
– Что ж, – встрепенулся Пустилье. – Пойду отдам распоряжения о похоронах. Как полагаете, тех бедолаг отпоют в здешней церкви?
– Нет, – покачала головой Дуня, с трудом оторвавшись от некрасивого лица, которое еще утром не чаяла вновь увидеть. И, взяв деловой тон, пояснила: – Крестьяне Габиха – поляки. Католики. Насколько я знаю, при поместье имеется часовня с семейным склепом, небольшой костел и кладбище для крестьян.
– Отлично. – И Пустилье, коротко поклонившись обоим, вышел.
– Я рад. – Де Бриак кашлянул, в смущении от их уединения. – Мы все-таки смогли остановить убийцу. Давеча еще строил я Габиху ловушку – и тот ее удачно избежал, старый лис! А я, слепец, поверил, что баронова вина лишь в том, что он с усердием следовал семейным традициям, предаваясь охоте, пьянству и распутству. И если бы не гроза, не тот овраг и не испуганная той грозою лошадь! А ведь все сходилось! Жестокость. Сластолюбие. Страсть к холодному оружию… А вы заметили, как перед дуэлью он что-то рисовал тростью на песке?
Дуня кивнула.
– Но зачем ему волосы девочек? И Гавриловы лошадки?
– Этого мы никогда не узнаем. Но вряд ли я буду плохо спать, ломая голову над сей загадкой. – Он помрачнел. – Довольно и того, что нам уже известно про барона.
– Я рада, что вы убили его, – произнесла тихо Авдотья. – Это, наверное, не по-христиански? – И она подняла на него сухие глаза.
Он пожал плечами:
– Иногда, княжна, мне кажется, что я лишь малую часть своей жизни бываю христианином. А большую, увы, язычником. Не переживайте за свою бессмертную душу. Я уверен, что вы лучше меня. Женщины вообще в большинстве случаев лучше мужчин. – Он поклонился, мельком улыбнувшись. – Что ж, вам пора завтракать в кругу семьи. А мне – продолжать отдавать бессмысленные на постое приказы.
– Доброго дня, майор, – сказала Дуня.
Де Бриак же, сбежав со ступенек беседки, вдруг обернулся, застав ее провожающий взгляд. Дуня попыталась было отвести глаза и тут услышала:
– Я рад, что вы знаете мое имя. Называйте меня им иногда. И не только в минуту смертельной опасности.
И, приподняв в приветственном жесте бикорн, он легким, почти танцующим шагом пошел по дорожке к дому.
– Этьен, – прошептала она, будто ласкала удаляющуюся фигуру. – Этьен.
ЗА ОДИННАДЦАТЬ ЛЕТ ДО ОПИСЫВАЕМЫХ СОБЫТИЙ. 1801 г.
Ваше сиятельство!
Обращаюсь к Вам более как к родственнику пациента N., чем как к опекуну оного и щедрому попечителю нашей больницы. Как Вы знаете, уже без малого семь лет N. пребывает в стенах нашего заведения. К несчастию, я, как врач, не вижу никаких изменений в том, что склонен обозначить как моральное помешательство. Да ведь только что наша больница может предложить для излечения? Прочный дом с темными клетями и цепями да усердных надзирателей из числа отставных солдат?
Отворять кровь неистовым, прикладывая им пиявиц к вискам, да поить слабительной водою с уксусом смирных. Вот и все лечение!
А между тем впервые за многие столетия у нас появилась надежда на выздоровления несчастных сих! Прежде всего доктор Пинель, заведующий парижской больницей Бисетр, совершил акт гуманности, выхлопотав у Конвента разрешение снять цепи с душевнобольных и предложив им моральную поддержку как необходимую часть лечения. Прусские же коллеги пошли еще далее, изобретя действенные механизмы, как то: вращательная машина и весьма остроумное водолечение. Полагают, и не без оснований, что сии новшества, потрясая все тело больного, ведут к не менее сильному потрясению души, очищая ее для новых, здоровых мыслей. К несчастию, не стоит покамест ждать схожих учереждений в наших столицах.
И так, по зрелому размышлению, я склонен просить Вас перевести по возможности N. в одну из европейских клиник, расположенную в красивой деревне, с садом, огородом и другими местами для труда. В подобных местах излечимые больные (к коим я отношу и N.) отделены от больных безнадежных. И я не оставляю веры в современные методы медицины, кои могут стать для него весьма плодотворны, навсегда избавив от пагубного недуга.
Остаюсь преданный Вам покорный слуга,
Доктор Кибальчич
Глава четырнадцатая
Не одного только внешнего неприятеля опасаться должно; может быть, теперь он для России самый безопаснейший. Нашествие неприятеля произвело сильное крестьянское сословие, познавшее силу свою и получившее такое ожесточение в характере, что может сделаться опасным.
