Дуня вскинула голову – и увидела свой ориентир: парящую в вышине над обрывом белую игрушку беседки. Хорошо, что с шести утра здесь никого не было и отпечатки на песке еще отлично видны. Дуня вглядывалась в них, как охотник – в след зверя по первой пороше. Вот легкий продолговатый отпечаток от лежавших плащей. Барьер. А вот исходная линия, откуда начали сходиться дуэлянты. Следы де Бриака. Рядом – продолговатая отметина, где упал Габих: даже кровь еще не полностью смылась с песка. Вокруг изрядно натоптали те, кто поднял и унес тело барона. Дуня опять перевела взгляд на беседку, пытаясь в деталях восстановить события сегодняшнего утра. Итак, де Бриак стоял вон у того камня, отвернувшись к воде. А здесь – Габих со своей тростью: чуть в отдалении от соперника и секундантов. Утром эта часть отмели освещалась первыми лучами солнца, а сейчас находится в тени обрыва. Дуня сделала шаг вперед. Потом еще один. Вот они! Последние рисунки барона. Дуня села на корточки, чтобы лучше видеть; розовый муслин лег кругом на влажный песок. Треугольник, расходящиеся от него, как от солнца, лучи. А внутри треугольника…
– Глаз, – услышала она у себя за спиной. – Всевидящее око.
– Габих был масоном? – спросила Дуня и поспешно встала.
– Какая разница? – мрачно усмехнулся де Бриак. – Важно, что он не был тем, кого мы ищем. Он убивал своих крестьян. Но не ваших девочек.
– Думаете, она еще жива? – прошептала Дуня.
Не в силах выдержать мольбу в ее взгляде, он опустил глаза:
– Я не знаю, Эдокси. Простите меня. – И добавил через паузу: – Похоже, вы правы. И я ни на что не годен.
* * *
Медлить было нельзя. Им пришлось признаться князю.
– Девочка может погибнуть в любую минуту, ваше сиятельство, – говорил де Бриак, стоя рядом с Дуней в батюшкином кабинете. – Нам нужны все мои солдаты и все ваши мужики.
– Следует остановить работы, папà. Остановить страду, – добавила Дуня тихо.
Отец смотрел на нее молча, будто видел впервые. Остановить страду было делом неслыханным. «Здесь такие правила, – вновь вспомнила она ленивый голос Габиха. – Думаете, здешний князь иного мнения о своих крепостных и более видит в них людей? Нет. Мы тут все одинаковы». Если сейчас, дрожа под своим тонким платьем, думала Авдотья, батюшка откажет, значит, Габих прав и они ничуть его не лучше… Она вдруг поняла, что боится, ужасно боится именно этого: не прогневить отца и даже не быть отправленной под домашний арест, а своего невыносимого стыда, если отец скажет «нет».
– Хорошо, – кивнул Липецкий, не отрывая глаз от дочери.
Авдотья, с облегчением выдохнув, продолжила:
– Следует также взять всех собак из псарни и дать им обнюхать куклу девочки.
– Мы подумали, ваше сиятельство, что логично разделиться на небольшие отряды: одних отправить по соседним деревням, других – в поле и в леса. Каждому из отрядов дать по паре псов.
– Отряды надобно сделать смешанными, – подхватила Авдотья. – Майор любезно предоставляет нам своих лошадей, его солдаты вооружены. Ежели запастись факелами, то поиски можно продолжать всю ночь.
– Что ж. – Князь поднялся из-за стола, давая понять, что беседа окончена. – Вижу я, что вы (он подчеркнул «вы») уж обо всем договорились. Даю согласие на сию экспедицию, но с одним условием: ты, Эдокси, пообещаешь мне не навлекать на себя опасностей, блуждая по лесам, и проведешь ночь в своей комнате.
– Бесспорно, князь! – пылко согласился за нее де Бриак.
Дуня бросила на него разъяренный взгляд, а князь усмехнулся в усы.
– А теперь, майор, ежели позволите, я хочу побеседовать с дочерью наедине.
Де Бриак кивнул, щелкнув каблуками, и вышел, а отец опустился обратно на стул и обратил к Авдотье самый суровый из своих взглядов:
– И как прикажешь тебя понимать, моя милая?! За родительской спиной играть в сыскных приставов? Маменька и так уж ночей не спит из-за опасного соседства! Все не знает, чего у Бога молить. Наступления ли француза, дабы избежать непозволительного союза для единственной дочери, иль затишья, чтоб уберечь первенца от вражеского штыка?..
– Папенька! – Дунины глаза наполнились и излились прозрачными слезами. Зная отцовскую слабость, она специально их не смахивала. – Как вам не совестно! Неужто считаете, что поиски несчастного дитя – только предлог для встреч с майором?! (Она слегка покраснела, но батюшка списал сие на гневливость.) Иль полагаете, у меня в голове одни женихи и французские романы?!
Отец уже поспешно доставал носовой платок.
– Ну-ну. Будет, душа моя. Ты уж тоже реши, слезы лить иль негодовать. – И, дождавшись, когда дочь вытрет глаза, добавил: – Я полагаю лишь, что ты повзрослела, и слишком быстро… И потому предостерегаю тебя. – Он остановил крупной ладонью протест, готовый сорваться с уст Авдотьи: – В браке сердце – плохой советчик. – Князь вздохнул. – С тех пор как на нас напал Буонапарте, всем нам кажется, что мы стоим на краю бездны. А за ней уж и нет ничего. Но это не так, Эдокси. Еще будут и балы, и…
– …достойные женихи, рожденные не во грехе от французской экономки, – закончила за него Дуня, поняв, что впервые ввела своего отца в смущение своей прямотой. И добавила, чтобы смягчить свою резкость: – Спасибо, батюшка, что согласились помочь.
Она склонилась с поцелуем над его рукой.
– Ступай, Господь с тобою, – отпустил князь дочь, поцеловав в пробор столь тщательно сделанной сегодня прически.
Тихо прикрыв за собою дверь, Дуня с грустью вспомнила, что рассчитывала нынче вечером, широко отворив двери гостиной (дабы майор не упустил ни ноты), исполнить с чувством «Приди в чертог ко мне златой». А случилось иначе: это она, распахнув окно, все всматривается в темноту, откуда доносится лай и мелькают промеж дерев огоньки факелов. Молится за спасение «рабы Божьей Глафиры» и плачет до изнеможения в подушку. И снится ей, вслед батюшкиному нравоучению, о пропасти, подобие геенны, полная клубов непроглядного дыма и чада, за которыми скрывается нелюдь со своею невинной жертвой. А на самом краю той бездны стоит она, Дуня, в развевающемся муслине, крепко сжимая чью-то твердую горячую ладонь и чувствуя, что в ней единой и есть ее спасение…
* * *
После треволнений вчерашнего вечера и ночи утро выдалось на удивление тихим, покойным, и Дуня, едва открыв глаза, почему-то уверилась в добром исходе дела. Кликнув Настасью и отказавшись от чая, она послала ее узнать, нашли ли пропавшую. Девушка принесла неутешительные новости: ни в окрестных деревнях, ни в наполовину сжатых полях никаких следов Глашки собаки не взяли. Люди Липецких вернулись лишь под утро и сейчас вместе с барином почивают. Оттого так безмолвно на дворе и в доме.
Одевшись и приказав причесать себя со спартанской простотой, Дуня против обыкновения вышла не в сад, а во двор. Прогуливаясь меж амбарами, она, как Тезей за нитью Ариадны, шла на запах. Зловоние, исходившее от псарни, заставило возвести помещение сие вдали от прочих хозяйственных построек. Псов Липецкие держали немало. Пять стай отменных гончих и столько же свор борзых. Подходя к сараю, Дуня услыхала знакомые поскуливания и визгливый лай – собаки почувствовали приближение нового человека. Старый доезжачий, некогда богатырь, а ныне согбенный годами Андрон, встал с завалинки и улыбнулся Дуне нежнейшей, неожиданной на суровом, изрезанном глубокими морщинами лице улыбкой. Неожиданной, но не для Авдотьи: княжна знала его сердце и втайне была уверена – из всех детей Липецких именно она была его префере. Сам Андрон являлся молочным братом старого князя – его мать служила кормилицей в барской семье, и Андрон помнил Сергея Алексеевича в крестильном платьице еще во времена Великой Государыни
[48].
