* * *
Дуня столкнулась с ним на крыльце, минут через десять после того, как по липовой аллее ускакал неизвестный военный чин – лишь сверкнула под полуденным солнцем золотая бахрома на правом эполете.
– Дайте мне слово! – схватил он ее за руку и сразу отпустил, сам испугавшись своей горячности.
Дуня замерла: вот оно, неминуемое объяснение!
А тот продолжал:
– Дайте мне слово, княжна, что никогда более не отправитесь одна в лес. – Он поправился, глядя на свои отполированные денщиком сапоги: – В лес или куда бы то ни взбрело вам в вашу взбалмошную рыжую голову: в поля, на озеро, на реку! Ни днем, ни ночью! Дайте слово, что будете держать меня в курсе всех ваших… эскапад!
Дуня озадаченно молчала. Де Бриак метнул на нее взгляд, в котором читалась истовая мольба:
– Прошу. Я не смогу иначе уберечь вас. И если… когда… когда меня не будет рядом. Как мне сохранить спокойствие? Как командовать своими людьми? – И он вновь схватил ее за руку, но уже не отпускал, а все с большей силой сжимал в смуглом кулаке тонкие пальцы. – Ведь даже когда я живу под одной крышей с вами, вы умудряетесь исчезать подобно привидению! – Лицо его дергалось, лихорадочно пылали темные щеки. – Черт побери, княжна! Обещайте, слышите?!
Авдотья вдруг испугалась.
– Пустите, – сглотнула она. – Мне больно.
Он резко отпустил руку, и Дуня прижала другой рукой ладонь с красными следами от его пальцев к груди.
Он опустил глаза, с шумом выдохнул.
– Простите меня. Я сегодня сам не свой.
Дуня, сдвинув рыжие брови, смотрела на его горящее лицо.
– Что случилось, Этьен?
Майор вздрогнул, услышав свое имя, но так и не поднял на нее глаз.
– Вам скоро выступать? – Дуня склонила голову на плечо. – Да?
– Да, – наконец произнес он.
– Тогда нам надобно поторопиться. – Она на секунду задумалась. – У меня тут появилась одна мысль… Вы не могли бы попросить доктора одолжить нам коробок с песком? – И прошептала, будто боялась, что он не понял: – Тот самый, из-под ногтей.
– Хорошо, – послушно сказал он и, отрывисто поклонившись, пошел было прочь, когда услышал за спиной:
– Я обещаю вам, Этьен.
Глава девятнадцатая
Красное солнце зá лесом село.
Длинные тени стелются с гор.
Чистое поле стихло, стемнело;
Страшно чернеет издали бор.
…«Что затеял ты, родимой!
Образумься, Бог с тобой.
В лес идти непроходимой
Можно ль поздной так порой?»
Павел Катенин
А затеяла Дуня следующее (пеняя на собственную глупость: могла б догадаться сделать это и раньше!): прошлась по дому и кого видела из дворовых, останавливала, показывая коробок доктора.
– Внимательно смотри, – говорила она дворецкому, батюшкиному камердинеру, буфетчикам, протягивая чуть светящиеся на дне бело-серые кристаллы. – Не видал ли где такого?
– Может, в соседних деревнях? – спрашивала она мастериц, повара и лакеев, кухонного мужика и ключницу.
– Может, в речке, может, в озерце? А может, в ручье каком? – чуть не насильно давая пощупать твердые крупицы истопнику, кухарке, мальчишкам на побегушках, садовнику с помощником в саду, Андрону, псарям и выжлятникам, каретнику Григорию. – Как? Ничего не напоминает?
Но те лишь пучили глаза и морщили лбы, однако ничего дельного молодой хозяйке так и не сказали, всем видом желая как можно скорее избавиться от бессмысленных вопросов, для чего прикидывались сильно занятыми. И это даже те, кто в обычные часы дня сидел, считая мух, в людской. Одна Настасья отнеслась к ее просьбе со всею серьезностью, понюхала песочек и даже вроде как растерла между пальцами. Дуня аж отступила на полшага, с надеждой вглядываясь в сосредоточенное чернобровое лицо, будто освещенное в эту минуту высшим знанием. Но Настасья только опустила озорно блеснувшие глаза:
– Не знаю, барышня, откудова такой.
– Точно не знаешь? – забрала с досадой из Настасьиных рук коробок Дуня.
– Нет, барышня. – Все так же потупив взор, Настасья уселась на скамеечку, где чистила мелом хозяйские атласные туфли.
Но едва барышня в досаде быстро вышла из девичьей, позволила себе, не прерывая движения туда-сюда влажной тряпицы, кривую усмешку.
* * *
Вечером семья собралась за чаем. Авдотья нашла папеньку в весьма взвинченном состоянии духа, на что были свои резоны. Немногие русские помещики, решившие остаться в своих имениях, почти не имели возможности обмениваться новостями, да и новости доставались им разрозненного толка – почты давно уж не ходили, надеялись разве что на ловкость слуг. Намедни граф Верейский, давний полковой товарищ и дальний сосед, прислал Липецкому со своим человеком весточку. Нынче князь, позабыв о боли в ноге, насвистывал целый день «Гром победы раздавайся» и с воинственным шумом прихлебывал из огромной чашки любимый липовый отвар. Несмотря на внезапную смену отцовского настроения, Авдотья не интересовалась причиной перемен, будучи погружена в свои мысли о горячей ладони, сегодня днем сжимавшей ее пальцы. Боль от этого пожатия сама казалась признанием – собственно, она и была им. Маменька же сонно клонилась головой в чепце к груди, и никто не задавал его сиятельству вопросов, на которые он втайне мечтал ответить. Сергей Алексеевич недовольно оглядел своих дам и фыркнул:
– Неужто никого в моем доме не интересуют победы русского оружия?
– Отчего же, батюшка? – не без труда вынырнула из сладостных воспоминаний Авдотья.
Князь, довольный, прокашлялся.
– Скороход Верейского – ловкий малый. Сегодня-завтра отдохнет, а после отправится в обратный путь. Может, и нам стоит передать с ним весточку? Правда, – помрачнел он, – похвастаться мне нечем. Живем в медвежьем углу, вдали от больших дорог. Новостей не имеем.
– Вот и слава Богу. – Княгиня запахнула поплотнее на груди капот. – Зато и поля целы, и скот. И люди.
– Что пишет граф? – решила прервать зарождавшуюся семейную перепалку Авдотья.
– Пишет, что наши молодцы дают арьергардные бои и хоть и отступают, а бьют француза, – выдвинул вперед покрытый седой щетиной подбородок князь. – Пишет, стычки случаются близ каждой крупной деревни, берут пленными и солдат, и лошадей. Что конница Платова разбила французскую кавалерию и в течение суток удерживала француза, пока наши обозы переправлялись через реку. Что Раевский лично повел своих ребятушек в штыковую и отбросил Даву. А сами французы так захвачены медвежьей болезнью, что даже ученья проводить не в силах: все деревенские избы полны больными, будто всем полкам разом дали слабительное.
– Серж! – подняла недовольно бровь княгиня, но не тут-то было: батюшка уже закусил удила, презрев все понятия о подобающей с дамами беседе.
