Де Бриак вышел, приказав солдату развязать и напоить пленника, а после сопроводить его к опушке ближайшего леса и отпустить на все четыре стороны.
Он не видел, как Игната вывели из ледника и как тот, едва перестав щуриться на солнце, все время, пока удивленный солдат распутывал грязную веревку за его спиной, провожал глазами невысокую фигуру майора. И лишь тогда, когда француз взбежал по ступеням в господский дом и исчез за дверью, позволил себе осклабиться в бородищу.
ЗА ДВА ГОДА ДО ПРОИСХОДЯЩИХ СОБЫТИЙ
Письмо Дмитрия Вереинова, отосланного сестрой покойного, после безвременной кончины последнего
Зоннерштайн.
Марта 18-го 1810 года
Милый мой анахорет!
Последнее письмо твое, проплутав порядочно в дороге, наконец добралось до своего адресата. В нем ты просишь поделиться новостями о моих изысканиях и не представляешь, как близко подвели они меня к твоей славной особе!
Но все по порядку. Итак, путешествуя от одной лечебницы до другой и почитывая в пути месье Дакена, третьего дня прибыл я в самою Мекку новейшей психиатрии – замок Зоннерштайн. Овеянный горным воздухом саксонской Швейцарии, всем видом своим представляет он живую противоположность позорных грязных дыр, вроде Бедлама с его сырыми подвалами и мрачными казематами. Здесь, с любезного разрешения директора Р., имел я возможность воочию убедиться в разнообразии современных методов и самолично (ты ведь знаешь мою дотошность!) примерил Sack и маску Аутенрита. Не успокоившись сими приспособлениями, вместе с врачами участвовал в двух экспериментах модного ныне водолечения. Представь: больных меланхоликов держат здесь под водой до первых признаков удушения (врачи как раз успевают неспешно произнести Miserere
[56]), а на связанных ипохондриков в ванной выливают со значительной высоты до 50 ведер ледяной воды. Придя в себя, пациенты и точно выходили из состояния болезненного сосредоточения. Однако, вопрошаю я себя не без скепсиса, насколько действенны сии изобретения? Среди пациентов отметил я много случаев буйства, кои директор склонен приписывать воздействию Солнца, а также приливам Земли, Юпитера и Венеры (Р. в свободные часы – астроном). В Венере ли тут дело, но на прошлой неделе трое больных порезали друг друга, а еще один, из смирных, бросился с самого высокого донжона замка. Уцелевшие же после влажных пеленаний и приема чемерицы пациенты приписывали совершаемые ими гнусности голосам, что вещают через стенки их комнат, а то и напрямую в больничной столовой. Типичный пример болезненного бреда, мой друг, но тут, по-видимому, водолечение бессильно!
Теперь же перейдем к самому интересному: третьего дня, прогуливаясь в парке вокруг замка, неожиданно столкнулся я с весьма элегантным (единственная faute de goût
[57] заключалась в нелепейшей тирольской шляпе) господином средних лет, в коем, несмотря на идеальный французский выговор, я сразу опознал соотечественника. Румяный, с ласковою улыбкой на ярких устах, он производил впечатление человека добродушного и неглупого. Мы начали с беседы о погодах (здесь не принято представляться случайному собеседнику – оно и понятно), далее от свежих фортепьянных сонат Бетховена перешли к теориям цвета, высказанным Гете. Сойдясь во мнениях, он протянул мне дружески руку и представился. Вообрази мои удивление и радость! Я тотчас рассказал ему о нашем знакомстве, и он заявил, что вскоре сам собирается навестить родные пенаты! Остановится N. в соседнем дружественном имении, дабы не смущать ипохондрическою личностию своих домашних, но очень рассчитывает на встречу! Будет сидеть при закрытых дверях – прополощи-ка себе рот свежими речами. А то знаю по себе: засохнет там от домашних разговоров! Смотри же, я все уши о тебе прожужжал сему удивительному человеку!
Vale, будет болтать.
Обнимаю тебя от всего сердца.
Дмитрий Вереинов.
P. S. Пиши ко мне теперь уж на московский мой адрес.
Глава двадцать вторая
Полно плакать и кручиниться,
Полно слезы лить горючие:
Честь и родина любезные
Мне велят с тобой не видеться.
Владимир Раевский
– Трое, самое большее – четверо суток. – Пустилье сидел, нацелив остро отточенный карандаш на блокнот, где только что высчитал дни: с момента пропажи девочек и до их появления на плотах уже убитыми. – Однако правило сие не срабатывает с теми, кто не подпадает под нужный типаж.
Де Бриак стоял у окна, заложив руки за спину, и смотрел в сумеречный сад. Стоило выйти к беседке, чтобы увидеть, как догорает за рекой этот страшный день. Но смотреть на прекрасное было невыносимо. Хотелось, напротив, оказаться в полной темноте и думать, думать о том, что, несомненно, уже имелось у них в руках, кружится, как невесомая паутина в самом этом остывающем после дневного зноя воздухе. Намеки, обрывки правды, будто едва различимый шепот. Все это находилось тут, в этом доме, который больше не казался де Бриаку гостеприимным. Авдотья услышала этот шепот и пошла за ним, как за болотным огнем…
– Настасья была убита сразу, – говорил тем временем доктор. – Я не хочу пугать вас, Этьен, но…
– Почему она сбежала?! – перебил его де Бриак, не желая выслушивать фразу до конца. – Она же дала мне слово!
– Обещания юных девиц… – пожал плечами Пустилье.
– Нет, – замотал головой майор. – Не в случае Эдокси. Обещая, ты поручаешься честью, а честь значит слишком много для девушки ее круга, чтобы… – Он вдруг осекся, потрясенный возможной догадкой. – Если только, доктор, тут тоже не была замешана честь! Честь, превышавшая ее собственную.
– Честь родины? – хмыкнул Пустилье. – Полноте, Этьен. Соображения патриотизма…
– Патриотизм тут ни при чем, – покачал головой де Бриак. – Иначе она отправилась бы за помощью к этому… лесному поручику. – Он махнул рукой, будто отгоняя от себя мух. Грозный его соперник, как он уже понял, оказался, подобно самому Этьену, еще одной жертвой рыжеволосой княжны на поле любовной брани. – Помните, доктор, она упала в обморок?
– Когда вы так удачно не дали себя застрелить? – усмехнулся доктор, а майор покраснел.
– Нет. Когда после аутопсии Глашки в ледник ворвался ее младший брат, они что-то звонко обсуждали, а потом она лишилась чувств прямо там, на земляном полу?
– Этьен, вам известно мое мнение о дамских обмороках…
Де Бриак покачал головой.
– Не стоит обобщать. Княжна лишилась чувств всего дважды. Первый – полагая, что я прощаюсь с жизнью. Второй – в ситуации, уже мало располагавшей к подобной слабости.
