Доктор пожал плечами.
– Напряжение последних дней – кажется, вы сами дали такое объяснение?
Де Бриак кивнул.
– Но что, если я не прав? Вспомните, Пустилье, эта девушка пыталась ворваться в горящую избу, самолично ускакала ночью искать правду в леса к партизанам, присутствовала при ваших аутопсиях… Господь вложил в нее неробкую душу. Княжна крепка здоровьем, а значит, возможно и другое объяснение. И еще…
– Есть еще? – грустно улыбнулся Пустилье.
– Да. В тот вечер, когда княжна исчезла, мы имели с ней серьезный разговор. – Де Бриак на секунду замолк, но пересилил себя. – Я рассказал ей, Пустилье. И она ответила, что уже знает…
Пришла пора краснеть доктору. Де Бриак поднял руку:
– Я вовсе не обвиняю вас, дорогой друг. Тогда я решил, что ее ответ – лишь попытка избежать неинтересного ей более объяснения, и прекратил свои нелепые… Но что, если она говорила правду? И действительно уже все знала? И тем не менее она побледнела и едва устояла на ногах, как человек, потрясенный тяжелой вестью. Это все странности, доктор. Как и та, что ее горничная ни с того ни с сего убежала в лес на поиски убийцы – и нашла его… Горничная нашла. А мы, Пустилье, не можем! – ударил де Бриак ладонью по столу. – Что за тайное знание может хранить горничная?
– Не будьте столь снисходительны, Бриак, – улыбнулся горячности майора Пустилье. – Слуги знают много больше, чем кажется их господам. Кроме того, если я правильно понял, она с детства ходит за барышней, живет в доме…
– Живет в доме… – повторил де Бриак и вскинул голову. – Значит, и ответ следует искать именно здесь.
* * *
Николя проснулся от шороха и с сильно бьющимся сердцем быстро сел на кровати – на стуле у окна сидела, чуть сгорбившись, некая тень.
– Кто вы? – мальчишеским дискантом вскричал он. – Что вам угодно?! – И, устыдившись своего страха, добавил неожиданным басом: – У меня под подушкой пистоль!
– Простите, князь, – услышал он во тьме, – я не хотел вас пугать. И решил не жечь свечей, дабы не переполошить весь дом.
– Майор? – Николенька узнал этот голос. – Что вы здесь делаете?!
– Зовите меня Этьен, если угодно, – вздохнула тень. – Послушайте, Николя, мне вновь нужна ваша помощь.
– Я… готов, ма… Этьен, – оправил ночную рубашку Николя.
– Помните, вы чуть не упали со старой липы, пытаясь разглядеть, что мы делаем в леднике с утопленницей?
– По-помню, – смутился Николенька.
– Вы еще вбежали внутрь, схватили игрушку – такую деревянную.
– Гаврилову лошадку?
– Да. Все не могу запомнить ее прозвища. А после ваша сестрица внезапно лишилась чувств, помните?
Николенька хотел было сказать, что помнит также, как майор посмел положить ее голову к себе на колени, но сдержался и только молча кивнул в темноте.
– Так вот, – продолжил де Бриак. – Я хочу, чтобы вы рассказали мне, о чем говорили с княжной как раз перед этим?
Николенька задумался:
– Мы спорили. Но о глупостях, право.
– А все же?
Мальчик почувствовал, как майор улыбнулся в темноте, и пожал плечами.
– Я говорил, что эта лошадка – моя. Именно та, что еще о прошлом годе упала было в камин, да мы ее спасли. Еще она была поцарапана, я точно знаю…
– А сестра с вами спорила?
– Сначала. А после перестала. А потом…
– Что потом?
– А потом упала в обморок, Этьен.
От Николеньки майор отправился на свою половину, но задержался в ротонде, впервые вглядываясь в темные портреты Авдотьиных предков на стенах. Сюда, в имение, явно свозили не лучшие образчики живописи – самые удачные оставались в московском доме. Но майор, не дерзнув забрать из опустевшей комнаты столь тронувшей его акварели, все искал, поднося подсвечник близко к позолоченным рамам, какого-то сходства со своей сбежавшей Элоизой. Из темного, часто потрескавшегося фона выступали сошедшие в небытие лица и костюмы: глухо застегнутые мундиры, вольно открытые декольте платьев. Ленты, ордена, цветы на корсажах, перья на шляпах, чепцы и парики. Призраки семьи Липецких – и в каждом из них он узнавал Эдокси. У одной дамы с брезгливо поджатыми губами оказались ее глаза, у господина с кипейным кружевным жабо – нос и брови. Это было нечто вроде мучительной игры – и потому, что он тосковал по своей княжне и боялся более никогда не увидеть ни этих глаз, ни этого носа с бровями, и потому, что ему, бастарду, ни почтительные, ни насмешливые разглядывания пращуров никогда не грозили. Отец его матушки служил сельским поверенным, и Этьену ни разу не пришлось видеть деда – ни на портретах, которых последний скорее всего и не имел, ни воочию. В Блани же его теперь не приглашали. Однако что такое семейная честь, он понимал не хуже княжны.
Шаг за шагом поднимался Этьен по пологим ступеням, освещая зыбким светом все новые лица, и вдруг нахмурился. Одна из тяжелых рам оказалась пуста. «Le prince P. A. Lipetsky», гласила шедшая по центру надпись. Однако самого П. А. Липецкого внутри богатого резьбой овала не наблюдалось. Картину мог взять реставрировать тот самый талантливый крепостной художник, о котором ему третьего дня рассказывала Эдокси. Но вот инициалы в сочетании с фамилией он уже видел, и совсем недавно… На секунду задумавшись, де Бриак вновь направился в библиотеку.
Позолоченное солнце – маятник тяжелых мраморных часов – качнулось в последний раз и звонко, слишком звонко в ночной тишине, пробило полночь. Этьен вздрогнул, поставил подсвечник рядом с собой на подоконник. Здесь, на этом самом месте, поджав под себя невозможной красоты голые ступни, еще вчера вечером сидела княжна. Там, ближе к дверям, стоял он. Этьену показалось, что он и сейчас видит в глубине комнаты свою несчастную тень. Но что видела сама Эдокси? Вот эти полки с книгами, эти часы, ажурную бронзовую корзину ампирной люстры, лесенку красного дерева – доставать расположенные под потолком тома… Вот он, окончив с пыткой нелепого своего признания, задыхаясь от смущения, переводит разговор на книги. Вот вынимает ту самую, красной кожи… Де Бриак повторил в точности свой жест – достал изученный вдоль и поперек за сегодняшний день томик – на внутренней стороне переплета, как ему и положено, красовался экслибрис. Таким были отмечены все книги княжеской библиотеки, и потому майору не пришло в голову присмотреться к виньетке поближе. Меж тем экслибрис был на французском: «De la bibliothѐque de prince Paule Alekseevich Lipetsky»
[58] – шла надпись под копией фамильного герба: черная пушка на серебряном поле. Итак, книга принадлежала Полю, однако де Бриак не раз слышал, как княгиня называла супруга Сержем. А раз так, то кто такой Поль? И случайность ли, что портрет Поля изгнан из семейной портретной галереи, а его книга про глухой лес и утонувшего в реке ребенка произвела столь странное впечатление на княжну?
