– Что ж, – попытался улыбнуться в ответ де Бриак. – В таком случае желаю здравствовать всему вашему семейству. Княгиня, князь, позвольте вновь выразить свою благодарность за ваше гостеприимство.
Он запнулся. Формула вежливости требовала упомянуть возможную будущую встречу, но иногда формулы, придуманные для облегчения общения между хорошо воспитанными людьми, дают осечку. И потому, ничего более не добавив, он щелкнул каблуками: глухо звякнули шпоры.
И, развернувшись, вышел из столовой, быстрым шагом прошел по анфиладе парадных комнат к главному крыльцу, у которого уже ждал верный Лизье с оседланными лошадьми, бегом спустился по лестнице – не оглядываться! – вскочил в седло и, всадив шпоры в бока своему Азирису, пустил его с ходу в галоп.
Александра Гавриловна подошла к окну, провожая майора взглядом, вспоминая, как впервые увидала его – под проливным дождем, ожидая от пришедшего в дом врага одного разорения и позора. А он спас двух из трех ее детей…
Блеснуло на утреннем солнце золотое шитье мундира, крупный черный жеребец тяжело ронял копыта на расчерченный светом и тенью песок аллеи меж старыми липами. Вот он доскакал до ворот со львами и пропал из виду. И княгиня, хоть и чувствовала вину за собственную неблагодарность, со вздохом облегчения отпустила гардину – будто поставила точку в этой истории.
– Маменька! – услышала она и, обернувшись, едва успела принять дочь в свои объятия.
Умытое лицо княжны светилось румянцем, глаза блестели, утреннее голубое платье, отороченное золотой тесьмой, удивительно ей шло – Аврора и Диана в одном лице. Княгиня чуть отстранилась от дочери, чтобы полюбоваться и вновь прижать к груди. Авдотья вскрикнула: это не выдержали силы материнской любви сломанные ребра.
– Ай! Больно!
– Бог мой, Эдокси, – вздрогнула княгиня. – Так ты меня саму в могилу сгонишь! Где больно?
Авдотья указала на левый бок:
– Тут.
– Устроим тебя в карете поудобнее, – уже не любующимся, а озабоченным взглядом окинула дочь Александра Гавриловна. – Дорога предстоит дальняя, – вздохнула она. – Но, покамест ты нежилась на перинах, я успела собрать самое необходимое.
Лоб маменьки собрался в морщины – конечно, сборы были более чем поспешны.
– Выезжать надобно уже сегодня, после чаю. Нынче нас уж никто не защитит – ни от мужика, ни от другого француза…
Авдотья вскинула на нее непонимающие глаза.
– Он уехал, душа моя. Не хотел тебя беспокоить.
– Уехал? Не попрощавшись? – Дуня схватила мать за руку так крепко, что та поморщилась.
– Приходил, но ты еще спала…
– Когда?
– Да минут пять как со двора выехал, мой ангел.
* * *
С тяжелым сердцем де Бриак покидал Приволье. С галопа перешел на рысь, с рыси и вовсе на шаг. Партизан они не боялись – в слово дворянина Потасова он верил так же, как в свое. Но сердце ныло, отдаляясь от дома с белыми колоннами в глубине липовой аллеи. И сердечный взор свой, как о ту пору писали авторы сентиментальных романов, обращал он на высокое крыльцо, круглую ротонду. И далее – на залитый изобильным светом цветущий сад и кружевную беседку, ловящую под своей сенью солнечные всполохи от лежащей в низине реки. Все, происшедшее днем ранее в водах этой реки, казалось ему уже навеянным Оссианом сном: и туманные струи, и девушка, что вошла в них. И то, как она прижималась к грубой шерсти его доломана, и как улыбалась разбитой губой, прежде чем отважилась его поцеловать. Она улыбалась и всю обратную дорогу, уж после того, как он – как ему показалось, с необыкновенною ловкостию! – застегнул изорванное платье поверх мокрой шемиз и накинул ей на плечи единственное, что оставалось еще сухим, – свой кавалерийский плащ. Хотя, в сущности, ни о комфорте, ни о подобии приличий думать уже не приходилось. Тело в облепившем его батисте больше демонстрировало жадному взгляду, чем скрывало, – лишь тонкая влажная ткань отделяла его от ее наготы. И тут плащ весьма пригодился: да, плащ спас Этьена от последнего падения. Впрочем, и обернувшись в синюю шерсть, княжна не стала менее привлекательна. Солнце, поднимаясь над рекой, сотворило из утреннего тумана нимб вкруг темных от влаги рыжих кудрей. И ничто – ни опухшая губа, ни царапины на скуле, ни кровоподтеки на шее – не властно было затмить этой торжествующей красоты.
Он греб, не отрывая от нее зачарованного взгляда, а она улыбалась в ответ: так улыбается своему мужу молодая жена в первые дни медового месяца – с ощущением общей счастливой тайны. И Этьен, не выдержав, стал нести какую-то чушь, восхваляя свое имение в Гаскони и тамошние виды. Тут улыбка княжны исчезла, и она заявила, что брат ее всегда настаивал на прелести самостоятельности. И что русские дворянки, в отличие от англичанок и француженок, сохраняют и в браке свое приданое, что делает их свободными, да, свободными в выборе сердца. Брат, продолжала Дуня, дал ей читать мадам де Гуж, и она согласна с запрещенной Олимпией: женщина имеет право распоряжаться собой, она равна мужчине, и потому… Глядя в изумлении на свою княжну, Этьен внимал потоку вольнодумных речей, и был окончательно, бесповоротно сражен. В дымчатых глазах Эдокси блестела слеза, вызванная воспоминаниями о брате, но еще в них горело бесстрашие. Бесстрашие и обещание общего будущего. И как же тяжко было ему нынче от него отказываться, вновь мирясь с тем, что ранее он принимал с такою легкостью: с пылью военных дорог, с диареей и вшами, с кровью и близостью бессмысленной смерти!
Де Бриак вздохнул и поймал на себе косой взгляд денщика. Теперь они с Лизье завершали колонну – и ежели майор не покажет людям должного примера, они еще не скоро нагонят своих.
Но едва Этьен собрался пришпорить Азириса, как услыхал за спиной стук копыт, и из-за поворота в облаке пыли явилась прекрасным виденьем рыжая княжна с совсем не ласковым выражением лица. Резко осадив свою Ласточку, она скривилась – бешеный аллюр, взятый ею от ворот имения, отдавался всполохами боли в подреберье.
– Княжна, – снял двууголку с примявшихся кудрей де Бриак. – Счастлив…
– Как могли вы… – задыхаясь от боли и возмущения, перебила его она, – как смели не попрощаться со мной! Где была ваша хваленая галантность, если уж иные чувства не… – Она осеклась.
Дебриаков денщик смотрел на нее с веселым любопытством. Этьен жестом отослал Лизье вперед к остальным, а оставшись наедине, счастливо улыбнулся: он все-таки ее увидел! Она рядом, пусть явно не склонна к пылким объятиям.
– Княжна позабыла, что общается с бастардом. – Этьен спешился, подошел и взял поводья ее лошади.
– Нет, это майор запамятовал, что говорил мне вчера на реке.
Дуня покраснела. Она тоже говорила вчера на реке многое из того, что девушка ее круга…
– Я от своих слов не отказываюсь, – перебил ход ее мыслей де Бриак.
Он также порозовел.
Несколько секунд оба молчали.
– Я приму ваше предложение, Этьен, – торжественно начала Дуня и вновь замолчала, пытаясь сдержать готовые хлынуть из глаз слезы, – единственно в случае победы русского оружия.
