Этьен растерянно сморгнул, думая, что плохо расслышал. Победы над Наполеоном? Сердце, только что выбивавшее счастливый галоп, сжалось.
– Вы могли бы выбрать более правдоподобный способ отказа.
Он попытался усмехнуться, но вместо этого просто смотрел на нее, конную, снизу вверх и в который раз не мог оторвать глаз.
Ласточка нетерпеливо переступила грациозными ногами. В нескольких шагах от них он услышал говор и смех. Слов было не разобрать, но он был уверен – солдаты обсуждали своего командира.
– Это не отказ, – между тем произнесла она тихо. – Это, напротив, согласие.
Что за глупое место для объяснений! Этьен вздохнул и снова заговорил тем тоном, что выбирают родители для особенно непонятливых детей.
– Эдокси, вы не понимаете. Наш император властвует над всей Европой. А чем может похвастаться ваш? Поражениями под Аустерлицем и Фридляндом?
– Это вы не понимаете. – Дунино лицо побледнело от возмущения. – Это наша земля, а не Пруссия и не Австрия. Мы не дадим Буонапарту…
Она замерла, не в силах более произнести ни слова. Как же объяснить ему? Россия не государство, могла бы сказать Авдотья, а мир. Здесь, увы, не действуют правила. Россию ведет вперед сила, с логикою не связанная. И потому она вопреки логике принимает предложение, полученное при столь оригинальных обстоятельствах. А Этьен, похоже, и впрямь уверен, что она вздумала над ним потешаться.
– Эдокси, – он снова вздохнул, – да слезайте уже с вашей чертовой кобылы! – А когда она соскользнула с седла прямо к нему в руки, зашептал ей на ухо: – И к черту же вашего и моего государей. Я готов на любые ваши условия, даже самые невыполнимые. Вот… – Он снял с мизинца кольцо. – Возьмите, прошу вас. Торговец в Риме уверял, что этой гемме две тысячи лет, я оправил ее сам. Даже если, – он с грустью улыбнулся, – мой император продолжит свое победоносное шествие по миру, тем самым навек заказав для меня путь к счастию, я буду знать, что оно у вас, и это знание согреет мне сердце.
Дуня сняла перчатку и взяла в руки кольцо. Оно было тяжелым, без свойственных женским украшениям излишеств: овальная камея с женским профилем утоплена в гладкое золото.
– Это Психея, – пожал плечами де Бриак, – по крайней мере, так меня уверял торговец.
Ни слова не говоря, она надела кольцо на безымянный палец. Оно оказалось впору. И, счастливый этим знаком судьбы, не в силах произнести более ни единого слова, он молча взял ее руку и поцеловал, а княжна склонилась над его головой и зашептала ему в макушку:
– Ради Бога, Этьен, вы же обещаете мне беречь себя?
А де Бриак так и не поднимал головы, и они стояли так целую, целую вечность.
А на самом деле – несколько смешных минут седьмого дня, месяца июля 1812 года от Рождества Христова.
И в то время, пока они стоят, смертельно испуганный гением Наполеона русский император скачет из ставки 1-й западной армии в Москву, а едва ли в двустах верстах от застывшего над рукой княжны де Бриака отряд генерал-лейтенанта Левиза упорно сражается при Гросс-Экау с превосходящими силами прусского корпуса. Свистят ядра, отрывая ногу майору Киселеву. Майору Кузнецову отрывает два плеча. Казаки рубятся с драгунами. Лошади топчут тела. Из-за каменной ограды Экауской кирхи сквозь прорехи в заборах бьют английские, австрийские и тульские ружья.
К ночи, когда счастливый майор, прижимая к груди подаренный княжной тот самый акварельный портрет забытого крепостного гения, воссоединится наконец со своим дивизионом, русские войска в Гросс-Экау, будучи окружены со всех сторон неприятелем, пойдут в рукопашную на прорыв – штыком и саблей. Как и столетие с лишним спустя, в совсем иной Отечественной войне, рукопашная останется для русских вечным рефреном любых баталий. Так они прокладывают себе путь среди пруссаков и, потеряв 175 человек убитыми и 221 пропавшими без вести, прорываются к мызе Даленкирхен. Не самый одаренный из наполеоновских военачальников, битый Суворовым маршал Макдональд несказанно обрадуется сей первой победе и отправит в ставку императора реляцию с добрыми вестями.
Победа эта окажется не последней. Ведь всего через две недели Наполеон войдет в Смоленск.
А еще через месяц под звуки «Марсельезы» вступит с гвардией в Московский Кремль.
И понадобятся еще долгие и страшные полтора года, прежде чем русские войска займут Париж.
Послесловие
И пусть искусство не может, как бы нам этого ни хотелось, спасти нас от войн и лишений, зависти, жадности, старости или смерти, оно может хотя бы придать нам сил…И реальность не сможет тебя уничтожить.
Рэй Брэдбери
Неизбывность интеллектуального снобизма заключается в неизбывной же склонности его представителей поместить книгу развлекательного жанра в один ряд с компьютерными играми, кино-блокбастерами и сериалами. А поместив, презрительно отмести – как еще один бесславный способ убить время. Однако отметим главную несхожесть: книга (любая книга!) в отличие от тех же блокбастеров не предлагает нам готовой картинки. Она требует самостоятельной работы над созданием чудесных миров, и с этой точки зрения много ближе к наркотикам. Но если с наркотиком мы остаемся один на один с собственной персоной, то книга есть игра волшебного фонаря, созданного в авторском воспаленном мозгу и переданная посредством письменного знака читателю: картинки, возникающие в нашем воображении, разнятся, но остаются узнаваемыми. И да – высокая литература призвана заполнять лакуны, раздвигая границы того, что способен выразить наш бедный язык, обозначая тончайшие оттенки переживаемого опыта… Но литература жанровая служит не менее высокой цели – она сострадает человеку. Ведь даже обозначенный верным словом, переживаемый опыт бывает подчас невыносим. И тогда нам не нужна хирургическая точность слова – она не утоляет боли. Нам нужна просто передышка, чужая история внутри собственной головы. Путешествие, которое совершает, отключившись от происходящего вокруг, наше сознание. Странствие, в которое отправляются и тот, кто читает, и тот, кто пишет. «…Не будь у меня в голове и на кончике моего пера некой французской королевы пятнадцатого века, жизнь бы мне окончательно опротивела и пуля уже давно избавила бы меня от этой нелепой шутки, каковую именуют жизнью», – писал Флобер. Потому что автор здесь вовсе не третьеразрядный факир, погружающий вас в литературный транс. Автор – такая же жертва реальности, как и читатель. Вместе они пытаются скрыться в несуществующих ныне западных провинциях несуществующей же империи, отдышаться в позабытом позапрошлом веке – в его быту и слоге; пробуя их на вкус, проникаясь чуждыми нашей эпохе дилеммами между долгом и чувством, чувством и честью, честью и – смертью.
И если кому-то чтение моих страниц даст передышку, а вместе с ней – силы встретить новый день, вновь отдавшись на растерзание жестокой жизни, значит, там, внизу, на речной отмели, Де Бриак не зря снова и снова наводит пистолет на барона…
Прислушайтесь – еще секунда – и раздастся выстрел.
