Легчайший проблеск раздражения мелькнул на лице Дева.
— Дай угадаю. Он хотел поговорить об отце?
— И о шефе полиции. И о том, почему у нас проблемы с наймом работников.
— Разумеется, — пробормотал Дев. — Он становится довольно навязчив, а это значит, его нужно…
— Игнорировать, — закончил Гейб, не сводя глаз с брата. — Его нужно просто игнорировать. В конце концов он переключится на что-то другое, Дев. Больше мы ничего не станем делать.
— Именно это я и хотел сказать. — Легкая улыбка заиграла на его губах, и Гейб уже готов был выпалить вслух «Чушь собачья!», но Дев продолжил. — Кстати, Сабрина придет сегодня на ужин.
Боже.
Этот день может стать еще хуже? Значит, он не будет ужинать тут, потому что даже другая планета не стала бы достаточно большим расстоянием между ним и невестой Дева. Стоп. До него вдруг дошло.
— Никки будет прислуживать за ужином?
— Поскольку у нас нет другого персонала, она будет в полной мере выполнять обязанности миссис Бессон.
А это значит, что ей придется прислуживать Сабрине.
Дерьмо.
* * *
Стоя перед большой духовкой, упершись ладонями в ее стекло, Никки вглядывалась внутрь. Живот у нее крутило. Сэндвич с ветчиной и сыром, который она сделала для себя перед началом этого самого неловкого из всех неловких разговоров с Девлином, не смог удовлетворить потребностей голодного желудка. Этот крохотный ланч она проглотила несколько часов назад.
Цыпленок пах потрясающе: травами, сливочным маслом и домашней едой. И, насколько она могла судить, кожица поджарилась идеально.
Боже, из-за этого Никки чувствовала себя голодной.
Это также напомнило о тех днях, когда она сидела на одном из ближайших табуретов, наблюдая, как мать готовит для де Винсентов. Определенно табуреты теперь выглядели новее, гладкие и серые, с мягкими сиденьями, но всякий раз, как она оказывалась в кухне этого дома, снова чувствовала себя ребенком.
По правде сказать, Никки была чертовски хорошей стряпухой, и за это следовало благодарить ее мать. Девушка действительно любила готовить, но ей никогда не приходилось делать это в студенческой комнате в Таскалусе или в маленькой квартирке, где она жила в последний год обучения. Так что, когда дочь возвращалась домой на каникулы, она любила торчать с мамой на кухне и готовить фаршированные блюда, пироги и многое другое.
Только вот эта кухня ничуть не походила на кухню дома. По размерам она могла сравниться со всем первым этажом родительского жилища.
Она прижала нос к теплому стеклу. Кому нужна такая большая кухня? Де Винсентам, вот кому. Дьявол, да весь дом был гигантским. Три уровня и два крыла, отходящих от основной части. Тут спален больше, чем Никки может сосчитать.
Поместье де Винсентов снова и снова переделывалось и перестраивалось, но отражало стиль тех дней, за которые все еще отчаянно цеплялись некоторые части юга. На каждый этаж можно было войти с галереи, что опоясывала весь дом, и она знала, что у братьев есть свои приватные комнаты и входы, где они в основном и обитали. В этих частях дома располагались свои гостиные, кухни, спальни и ванные. Черт, их личные комнаты на самом деле были больше, чем обыкновенные квартиры.
Если верить отцу, Гейб и Дев обитали в правом крыле, а Люциан со своей подружкой — в левом.
Все остальные спальни стояли пустыми, как и комнаты их родителей. У них были отдельные спальни, и она догадывалась, что ни один из братьев не хотел бы занять их.
К счастью, убирать там следовало лишь раз в неделю, а значит, только в пятницу. Она не жаждала идти в апартаменты Гейба. Когда она находилась там в последний раз, то сжимала ожерелье, которое сделала для него, и…
Никки одновременно вспыхнула и поморщилась.
Память вернула девушку к неловкой встрече. Гейб таращился на нее, словно… Боже, она даже не могла сказать наверняка. Но с явно нехорошим выражением.
— Что ты делаешь?
Взвизгнув, она отпрянула от плиты и резко обернулась. Сердце ее быстро забилось.
В кухне стоял Гейб.
— Да что с вами такое, что вы так бесшумно подкрадываетесь к людям? — требовательно спросила она, прижимая руку к груди. — Боже.
Его губы изогнулись так, будто он собирался улыбнуться, но в конечном итоге передумал.
— Я шел не так уж бесшумно.
— Я тебя не слышала.
— Может быть, потому, что пыталась влезть головой в духовку.
Ее щеки вспыхнули.
— Дверца закрыта, так что попытка провалилась бы.
— Да уж.
Никки прерывисто вздохнула и замерла, когда их взгляды встретились. Повисла пауза. Оба стояли, молча глядя друг на друга. Он не выглядел враждебным, но и дружелюбным его сложно было назвать.
Пауза затянулась.
— Ужин пахнет превосходно, — вдруг сказал Гейб, нарушив молчание. — Жареный цыпленок?
Она вздрогнула.
— Э, да. — Она развернулась к кухонному столу, где только что закончила чистить картошку. — И картофель. А еще салат, булочки… с маслом.
«Булочки… с маслом».
Никки потребовались все силы, чтобы не закатить глаза.
Он стал подходить ближе, но замер, будто встретился с дикой собакой. Ее сердце затрепетало.
— Твои волосы… — Он опустил голову набок. — Они другие.
— Да. — Они когда-то были невнятно-темного цвета, но потом она нашла в Таскалусе потрясающего стилиста, и та превратила их в каскад золотых и каштановых локонов, использовав технологию окрашивания балаяж. — Это просто высветленные пряди, ничего больше.
— Ничего больше. — Его взгляд скользнул по узлу на макушке.
Чувствуя себя неловко, она водила взглядом по кухне.
— И волосы у меня теперь намного длиннее.
Он поднял брови.
Неужели они действительно обсуждают длину ее волос? Получался самый натянутый разговор в жизни. Печально. Когда-то все было иначе. До того, как она все испортила: он бы поддразнивал ее и расспрашивал о колледже, разговаривал как человек, которому не стыдно находиться с ней в одной комнате.
Нужно сворачивать этот разговор и крепко подумать, как продолжать здесь работать, не натыкаясь постоянно на Гейба. Дом достаточно большой, чтобы как-то это устроить.
— Мне нужно вернуться к…
— Созерцанию духовки?
Плечи ее поникли.
— На самом деле мне нужно закончить с картошкой. Так что, если ты меня извинишь. — Она начала разворачиваться, молясь, чтобы он просто ушел.
— И это все, что ты можешь сказать? Потому что мне есть много о чем поведать, — продолжил он. — Думал, пройдет миллион лет, а я так и не увижу тебя тут больше.
