С приложенным к ране платком мистер Кохлах побежал наверх к жене. Со дня свадьбы прошло около года, и это было их первым испытанием. Что она будет делать? Плакать, причитать, грохнется в обморок? Или сохранит самообладание? Ее реакция волновала его почти так же, как судьба глаза.
Абан Кохлах, на седьмом месяце беременности, проявила удивительную выдержку.
— Фарух, тебе надо выпить немного бренди.
Он согласился, она сделала глоточек сама, и потом отвезла его в больницу в долине. Доктор сказал, что Фарух чудом остался жив: основной удар приняли очки, они разбились, удержав осколок от проникновения в мозг. Но глаз сохранить не удалось.
Мистер Кохлах держался молодцом.
— Чтобы увидеть то, чего я жду, хватит и одного глаза, — улыбнулся он, касаясь круглого живота жены. — Да и несовершенство мира будет теперь заметно мне лишь наполовину.
После того, как рана зажила, мистер Кохлах отказался вставить стеклянный глаз. Теперь темная повязка стала частью его утреннего туалета. Он носил ее на работе в магазине и на разных встречах. Но вечерами, подолгу гуляя в лесу на склоне холма, любуясь природой и жуя морковку, он клал ее в карман.
Потеря глаза позволила ему в полной мере удовлетворить слабость, какую он питал к моркови. Миссис Кохлах раньше держала увлечение мужа под контролем, говоря, что морковь — хороший продукт, но все хорошо в меру. Но теперь она не могла ему отказать: на столе всегда стоял морковный сок, постоянно готовили морковный салат и рагу с морковью, на прогулки муж тоже запасался морковкой.
— Морковь мне необходима, — настаивал мистер Кохлах. — У моего единственного глаза теперь двойная нагрузка, ему надо быть крепче, чем прежде.
Их быстро взрослеющий сын узнал об отцовской слабости. Когда его ругали за плохое поведение, он бежал на кухню за морковкой и приносил отцу, как бы предлагая мир. Правда, определенный риск был: за этот поступок его могла отругать мать.
После несчастного случая мистер Кохлах проявлял бо́льшую осторожность, работая в подвале. Он никого не пускал в помещение, где старый изношенный аппарат с треском и свистом наполнял бутылки «Кохлах-колой», а кассу — звоном таких нужных денег.
Друзья, опасаясь за его безопасность, проявляли свою заботу, подшучивая над ним.
— Будь осторожен, Фарух, под землей опасно. Добывать колу рискованней, чем каменный уголь. — Но он только смеялся вместе с ними, не обращая внимания на намеки.
Тогда ему уже напрямую стали советовать серьезно задуматься о смене устаревшего оборудования, модернизировать и расширить производство.
— Послушай, Фарух, взгляни на это разумно, — советовали друзья. — «Кохлах-кола» настолько хороша, что она заслуживает того, чтобы о ней узнали повсюду, а не только в нашем богом забытом местечке.
Но модернизация и расширение производства казались слишком заморскими идеями тому, кто даже не заботился о рекламе. «Кохлах-кола» (или «Кейкей», как ее сокращенно называли) пользовалась спросом во всех небольших поселениях, рассыпанных по горным склонам на мили вокруг. Фарух Кохлах, говорил, что молва в качестве рекламы устраивала его предков, а что было хорошо для них, хорошо и для него.
Время от времени на горизонте вырисовывались конкуренты, громко заявляя о новых брендах в области безалкогольных напитков, но в этом бизнесе никто надолго не задерживался — соревноваться с продуктом семьи Кохлах ни у кого не получалось. По мнению клиентов, ничто не могло сравниться с «Кейкей» — с ее неповторимым, как горный воздух, вкусом и ароматом. Этот напиток, да и сам магазин процветали.
Так что, когда Манек пошел в школу, семейный бизнес стоял на прочной основе. Мистер Кохлах тщательно оберегал рецепт, на котором зиждилось благополучие семьи, дожидаясь времени, когда передаст его Манеку, как прежде передал ему отец. Он испытывал тихое удовлетворение от своей жизни, гордясь, что пережил испытание огнем. Это проявлялось вечерами, когда приходили соседи; разговор понемногу переходил на былые события, и люди вспоминали истории из прошлой жизни. Когда приходил черед мистера Кохлаха, он рассказывал о годах процветания семьи — не затем, чтоб вызвать жалость, или напомнить о прошлом благоденствии, ныне канувшем в Лету, или похвастаться нынешними достижениями — нет, он просто говорил, что жизнь преподнесла ему хороший урок: новая граница смогла лишить его богатства, но не лишила мечты о будущем семьи.
Истории всем были давно известны, люди рассказывали их и слушали не один раз, так что не только мистер Кохлах был виновен в повторах.
Большинство друзей семейства были военные и их жены, все они, привыкшие к английскому укладу жизни в военных городках, предпочли уединенное существование в горах вдали от пыльных равнин и зловонных городов. Им тоже было что рассказать (и они это неоднократно делали) об ушедшем времени, когда дисциплина была дисциплиной, а не плохой пародией на порядок. Когда командиры умели руководить, каждый знал свое место, жизнь шла по заведенному порядку, и не было страха, что все может рухнуть.
Эти бригадиры, майоры и полковники приходили к Кохлахам на чай при полном параде (так они это называли): карманные часы с цепочкой и обязательно — галстук. Эти внешние атрибуты могли рассмешить националиста, но для самих носителей они были подобны талисманам. В их представлении только так можно было защититься от стучащего в дверь беспорядка. Сам мистер Кохлах предпочитал галстук-бабочку. Миссис Кохлах сервировала чай на эйнслийском фарфоре, столовые приборы были из шеффилдского серебра. В праздник Навруза или Хордат Сал она ставила на стол веджвудский
[77] сервиз.
— Какой изысканный рисунок, — сказала миссис Гревал. — Когда и в этой стране научатся делать такие прекрасные вещи?
Бригадир Гревал и его жена были ближайшими соседями Кохлахов, и потому частенько заходили в гости. Миссис Гревал к тому же была непререкаемым авторитетом у военных жен. О качестве бокала, утверждала она, говорит звон от легкого постукивания по хрусталю, а тарелку нужно обязательно перевернуть, чтобы увидеть монограмму производителя. Хозяйку равно хвалили как за вкусную еду, так и за красивую посуду. В этот раз хаос удалось победить.
После обеда разговор, как обычно, перешел на тот кошмар, который не оставлял их и не оставит до конца дней — на Раздел, они восстанавливали в памяти хронологию событий, скорбели по бессмысленно погибшим. Бригадира Гревала интересовало, не воссоединятся ли когда-нибудь разделенные части страны? Мистер Кохлах потрогал повязку и сказал, что все возможно. Утешение гости находили в путаной критике колонизаторов, которые, не разобравшись толком в ситуации, поспешно бежали. Однако эту критику перекрывала тоска по старым временам.
Мистер Кохлах как-то задумался, почему такие вечера нарушают его душевное равновесие — не подрывают, нет, но оставляют ощущение, что ему наносится ущерб. Он получал большое удовольствие от общих обедов и чаепитий и ни за что не отказался бы от них, однако не мог отделаться от беспокойного чувства, что в воздухе носится какой-то гнилостный запах.
