Однажды утром возле места, где велись работы, появился министр, увешанный гирляндами, и заиграл оркестр. Марширующий Оркестр Бхагатбхай Нанкхатай состоял из трех духовых инструментов, двух малых барабанов и одного большого. На музыкантах была белая униформа, на спинах — золотая эмблема МОБН, на большом барабане та же эмблема, только красного цвета. Обычно этот оркестр играл на свадьбах, в его репертуар входила хвалебная песня матери невесты, жалобная — будущей свекрови, триумфальная — жениха, ода в честь свахи и гимн, прославляющий плодородие. Сейчас оркестр искусно приспособил репертуар к новому событию. Барабаны отбивали марш прогресса, а тромбон сменил плавное матримониальное глиссандо на бурное стаккато.
Слушатели, собранные из безработных крестьян, аплодировали в нужных местах, отрабатывая деньги. С импровизированной платформы произносились речи. Министр символически метнул позолоченную кирку, но в цель не попал. Тогда он послал в толпу лучезарную улыбку и метнул кирку снова.
После отъезда сановников за дело взялись рабочие. Сначала процесс шел медленно и так вяло, что у мистера Кохлаха и остальных местных жителей затеплилась слабая надежда, что эта работа никогда не закончится, и их тихое убежище останется невредимым. Тогда же он и бригадир Гревал созвали жителей на митинг, на котором осудили порочную политику развития района, близорукость и алчность, с какой в жертву демона прогресса приносилась природная красота этих мест. Все подписали петицию, заверили свой протест у властей и ждали ответной реакции.
Однако дорога понемногу росла, поглощая все на своем пути. Красивейшим горным склонам нанесли глубокие раны, изуродовали шрамами. Траншеи, поднимающиеся к вершинам, казались грязными реками, рвущимися вверх наперекор закону тяготения. Природа словно сошла с ума. С раннего утра слышались отдаленные взрывы и рев экскаваторов, безжалостно расправлявшихся с нежной дымкой рассвета.
Мистер Кохлах с грустью следил, как началось асфальтирование дорог, отчего вода в реках стала черной, продолжая уродовать любимые родные места, которые его предки считали настоящим раем. Второй раз с горечью видел он проведенные на бумаге линии, разрушающие жизнь его семьи. Только теперь это была местная картограмма геодезиста, а не имперская карта иноземца.
Когда работы закончились, министр приехал снова, чтобы разрезать ленточку. За время, прошедшее с первой церемонии, он располнел, но остался таким же неловким. Шаркающей походкой направился он к ленте, уронив по дороге позолоченные ножницы. Семеро помощников бросились их поднимать. Завязалась драка. Победил сильнейший, он и вернул министру ножницы. Тот бросил на подхалимов убийственный взгляд — не стоило привлекать столько внимания к простой оплошности, — одарил улыбкой собравшихся и красивым, показным движением разрезал ленту. Толпа зааплодировала, заиграл Марширующий Оркестр Бхагатбхай Нанкхатай, фальшивое звучание духовых инструментов отвлекло внимание от министра, пытавшегося вытащить толстые пальцы из колец ножниц.
Затем наступило время обещанных привилегий: по горным дорогам покатили огромные, как дома, грузовики с городскими товарами, отравлявшие воздух выхлопными газами. Вдоль дорог расплодились бензоколонки и закусочные, обслуживающие шоферов и их транспорт. Началось строительство дорогих гостиниц.
Приехав в том году на каникулы, Манек был озадачен (а позже и обеспокоен) раздражением, в котором постоянно пребывал отец. Между ними ежедневно возникали ссоры, они не прекращались даже в присутствии клиентов.
— Что с ним случилось? — спросил Манек у матери. — Когда я здесь, он не обращает на меня внимания или затевает ссору. А в школу шлет письма, в которых говорит, как скучает.
— Ты должен понять, — сказала миссис Кохлах, — что люди меняются, когда в их жизнь приходят перемены. Это не означает, что отец не любит тебя.
Эти невеселые каникулы запомнились миссис Кохлах еще и тем, что Манек перестал по утрам обнимать родителей и шептать на ухо слова приветствия. Когда сын впервые молча занял место за столом, мать какое-то время стояла спиной к столу, чтобы справиться с острой болью, и только после этого повернулась, держа в руках горячую сковородку. Отец ничего не заметил.
У мистера Кохлаха вызывала тошноту индустриальная суета в горах. И он, и его друзья считали, что все это не к добру. Не утешал даже возможный рост прибыли в магазине. Подобное бесцеремонное вторжение в его жизнь было для мистера Кохлаха оскорбительным. «Ядовитые выхлопы автомобилей отравляют его дыхание, — жаловался он миссис Кохлах, — а мерзкий стук двигателей рвет барабанные перепонки».
Повсюду, как грибы, вырастали уродливые хижины и лачуги. «Почти с той же скоростью, с какой чесотка поразила его любимую собаку», — подумал он. По склонам гор расползлись лагеря беженцев, люди тянулись сюда в надежде обрести работу и хорошие деньги. Но количество безработных всегда больше рабочих мест, и скоро в горах обосновалась целая армия голодных людей. Леса вырубались на дрова, на склонах образовались проплешины.
Потом взбунтовались времена года. Дождь, от которого росли и созревали растения, теперь нес с обнаженных гор потоки грязи и лавины. Снег уже не укутывал, как раньше, пушистым белым одеялом горы. Даже в разгар зимы снежный покров был рваным и пятнистым.
Бунт природы доставил мистеру Кохлаху извращенное удовлетворение. Он почувствовал своего рода поддержку: значит, не только его потрясло ужасное насилие. Но когда сезонные сбои стали повторяться из года в год, он уже не мог этому радоваться. Чем тоньше становился снежный покров, тем тяжелее было у него на сердце.
Манек молчал, хотя считал, что отец слишком драматизирует события, говоря: «Теперь выйти погулять — все равно, что вступить в военную зону».
Миссис Кохлах никогда не любила прогулки.
— Предпочитаю любоваться красивыми пейзажами из окна кухни, — говорила она мужу, когда тот приглашал ее составить ему компанию. — Это менее утомительно.
Но для мистера Кохлаха долгие прогулки в одиночестве были одной из самых больших радостей жизни. Особенно он наслаждался ими после зимы, когда каждая прогулка несла в себе предвкушение нового, и оно могло ожидать его за каждым поворотом. Новый ручеек? Или дикие полевые цветы, не замеченные вчера? Одним из волнующих воспоминаний было зрелище могучего валуна, сквозь который пробился кустарник. Иногда его ждала приятная неожиданность — свежий вид на долину под новым углом.
Но теперь каждая прогулка была для него, как для врача обход тяжелобольных — кто-то уцелел, а кто-то уже рухнул. Дойдя до знакомого дерева, он некоторое время стоял под его ветвями, прежде чем двинуться дальше. Ласково проводил рукой по шишковатой коре, радуясь, что старый друг еще жив. Многих камней, на которых он любил сидеть и любоваться рассветом, уже не было, их разорвало динамитом. Когда он все же находил кого-нибудь из старых друзей-валунов, то, сидя на них, не знал, увидит ли их в следующий раз.
Скоро о нем в городке стали поговаривать:
— У мистера Кохлаха что-то не в порядке с головой. Он разговаривает с деревьями и камнями, гладит их, словно своих собак.
