— Трудности начинались на последнем этапе, на улице. Ведь прежде я всегда работал в тишине офиса, и мое горло было нетренированным. А теперь мне приходилось выкрикивать инструкции, орать лозунги, побуждая толпу делать то же самое. Это была terra incognita
[83]. Такая работа оказалась мне не по силам. Слишком большое напряжение для нетренированного горла. Голосовые связки подверглись такому испытанию, что, по мнению докторов, теперь они никогда не восстановятся.
— Это ужасно, — посочувствовал Манек. — Пусть бы другие вопили и орали. В конце концов их за этим и приглашают, разве не так?
— Совершенно верно. Но на прежней работе я привык делать все сам, до последней мелочи, а от такой привычки трудно отвыкнуть. Я не мог доверить наемным работникам такое важное представление. Ведь успех демонстрации измеряется в децибелах. Я чувствовал, что должен показать пример, использовать свой голос на полную катушку, взывать к небесам, проклинать силы зла, воздавать хвалу жертвователям — реветь и возмущаться, кричать и аплодировать, пока не добьюсь победы.
Возбужденный этими воспоминаниями, корректор забыл о предписаниях врача и повысил голос. Выдернув из кармана ручку, он стал размахивать ею, как дирижерской палочкой. Но это симфоническое сопровождение прервал жуткий приступ сухого кашля, сопровождавшийся удушьем.
Отец с дочерью испуганно отпрянули на сиденьях в страхе, что могут заразиться.
— Ничего не поделаешь, папочка, — фыркнула дочь, прикрывая нос и рот сари. — Некоторые не думают об окружающих. И без зазрения совести распространяют инфекцию.
Восстановив дыхание, корректор сказал:
— Теперь вы сами все видели и понимаете степень моих страданий. Таков результат моей протестной деятельности. Произошел второй срыв. — Он обхватил руками свою шею. — Можно сказать, я сам перерезал себе глотку.
Манек из вежливости засмеялся, но корректор не был настроен шутить.
— Опыт кое-чему меня научил, — серьезно произнес он. — Теперь рядом со мной постоянно находится горластый помощник, которому я шепотом передаю инструкции. Я учу его правильной интонации, темпу, ударным и неударным слогам. Затем он от моего лица командует орущим отрядом.
— И у него нет проблем с горлом?
— Да, в целом никаких. В армии он был старшиной. И все же я снабжаю его ментоловыми таблетками для горла. Обычно мы встречаемся с ним на вокзале. В городе всегда есть потребность в тех или иных акциях. В разных группах идет бесконечная агитация — за увеличение продовольственных запасов, за снижение налогов, за рост заработной платы и низкие цены. Пока я лечу горло, мы одновременно занимаемся делами.
К концу рассказа голос соседа понизился до еле слышного шепота, каким тот общался вчера. И Манек попросил его не напрягать больше связки.
— Вы правы, — сказал бывший корректор. — Мне уже давно пора замолчать. Кстати, меня зовут Васантрао Валмик, — и он протянул руку.
— Манек Кохлах, — ответил юноша, пожимая его руку, в то время как отец с дочерью демонстративно отвернулись, не желая быть свидетелями рукопожатия двух столь невоспитанных индивидов.
В дороге Манек провел тридцать шесть часов, одежда его пропылилась, резало глаза. Тупо ныл нос, и саднило горло. «Трудно представить, как перенесли дополнительные нагрузки натруженные голосовые связки бедного корректора», — подумал Манек.
— Прощайте, мистер Валмик! Всего вам доброго! — сказал он, вываливаясь с чемоданом и коробками на перрон.
Стоя с грустным видом на платформе и выискивая глазами отставного старшину, Васантрао Валмик не смог прохрипеть в ответ слова прощанья. Он только помахал юноше рукой, которая, опускаясь, погладила на груди ручки.
Такси, взятое Манеком на вокзале, по дороге к общежитию сделало небольшой крюк из-за несчастного случая. Какого-то старика сбил автобус. В ожидании полиции и скорой помощи кондуктор останавливал проходящие автобусы и пересаживал в них пассажиров.
— Чтобы перейти улицу, надо быть молодым и проворным, — задумчиво произнес таксист.
— Да, — согласился Манек.
— Водители автобусов, проклятые мошенники, покупают лицензии, не сдавая экзамены. — Таксист с сердитым видом перестроился в другой ряд, чтобы не терять время. — По ним тюрьма плачет.
— Вы правы, — сказал Манек, слушая шофера в пол-уха. Превозмогая усталость, он следил, как за окном кинопленкой разворачивается город. На тротуаре дети кидали камешками во вязавшихся кобеля и суку. Кто-то запустил в собак бутылку, чтобы те разбежались. Такси чуть не сбило метнувшегося под колеса кобеля.
На следующем светофоре полицейские скрутили мужчину, избитого шестью или семью молодыми соседями. Местные жители высыпали на улицу, чтобы увидеть кульминацию драмы.
— Что случилось? — спросил таксист у зеваки, высунувшись из окна.
— Плеснул кислотой жене в лицо.
Зеленый сигнал зажегся, прежде чем они успели узнать причину такого поступка. Таксист предположил, что жена могла путаться с другим мужчиной или сожгла обед мужчины.
— Некоторые психи что угодно могут сотворить.
— Может, был спор из-за выкупа, — предположил Манек.
— Тоже может быть. Но в таких случаях обычно пользуются керосином на кухне.
До общежития Манек добрался поздним вечером. Привратник назвал ему номер комнаты, дал ключи и лист с правилами внутреннего распорядка: всегда держать комнату запертой; не писать на стенах и не царапать их острыми инструментами; не приводить к себе представительниц противоположного пола; не выбрасывать из окон мусор; соблюдать тишину в ночное время…
Манек смял написанный под копирку лист и швырнул его на маленький письменный стол. Слишком возбужденный, чтобы есть или мыться, он вскрыл пакет с постельным бельем и лег спать.
Манек проснулся оттого, что по его ноге что-то ползло. Приподнявшись на локте, он сильно шлепнул ладонью ниже коленки. Было темно. Он не мог вспомнить, где находится, сердце его бешено колотилось, он весь дрожал. Почему окно его комнаты стало меньше? И куда делась долина за окном, где по ночам танцуют огоньки, а вдали неясно прорисовываются темные горы? Куда все исчезло?
Когда глаза смогли различить сваленный на полу багаж, он почувствовал облегчение. Точно — он приехал на поезде. Эта поездка все изменила. Сколько он спал — несколько часов или минут? Манек уставился на свои часы и, пытаясь разрешить эту загадку, обдумывал комбинации святящихся цифр.
Вспомнив, что именно разбудило его, Манек вздрогнул. Да, что-то ползло по ноге. Он выпрыгнул из постели, споткнулся о чемодан, чуть не сбил стул и стал яростно шарить по стене. Выключатель. Щелк. От движения пальца вспыхнула подвешенная к потолку голая электрическая лампочка и осветила белую простыню, сверкавшую как свежевыпавший слепящий снег. Однако на той стороне, где он спал, остались грязные пятна от пропыленного лица и одежды.
