— Я не привередлив в вопросах пищи, — храбро произнес Манек.
Авинаш рассмеялся.
— Это мы еще посмотрим. На самом деле выбор не так уж и велик. Вегетарианская еда ничем по сути не отличается от невегетарианской — нет только хрящей и костей.
Манек напрягся: ему показалось, что его шашка может наконец пробить оборону.
— Дело в том, — сказал Авинаш, убирая эту шашку с поля, — что большинство студентов в общежитии из бедных семей. Эти студенты боятся жаловаться — все, чего они хотят, это поскорее закончить обучение и найти работу, чтобы помочь родителям, братьям и сестрам.
Прозевавший хороший момент Манек пропустил еще одну шашку Авинаша в дамки, и через пару ходов проиграл партию. Так как партнер не злорадствовал и не задавался, проигрывать было не обидно.
— У тебя сонный вид, — сказал Авинаш. — Неудивительно, что тебе трудно сосредоточиться на игре.
— Ничего, давай еще сыграем. Знаешь, а ведь ты не похож на других студентов.
Авинаш засмеялся.
— Откуда тебе знать? Ты ведь новичок.
Манек немного подумал, крутя пальцем по концентрическим желобкам шашки.
— Ну, хотя бы… хотя бы из твоих слов. Ведь ты стал Президентом, чтобы улучшить студентам жизнь.
Авинаш пожал плечами.
— Даже не знаю. Я хочу уйти с этого поста. Надо сосредоточиться на учебе. Я первый, кто окончил школу в нашей семье. От меня ждут многого. У меня три сестры. Я должен собрать деньги им на приданое, иначе они не выйдут замуж.
Он помолчал, улыбаясь:
— В детстве, когда я помогал матери их кормить, сестры кусали меня за пальцы. Если я получу диплом и хорошую работу, значит, отец не напрасно харкал кровью, так он говорит.
Они оторвали глаза от доски, и Авинаш замолчал. Легко говорить, когда взгляд прикован к фигурам. Доска связывает игру и беседу. Теперь нить оборвалась. Воцарились неловкость и смущение.
— Нужно распаковывать вещи.
— Думаю, твоя комната уже готова. Пойдем, проверим.
Они перенесли на прежнее место чемодан и коробки, вымели дохлых тараканов и заново застелили кровать.
— Не придвигай кровать к самой стене, — сказал Авинаш. — Оставь хоть фут между ними. Так безопаснее. — Он также посоветовал погрузить ножки кровати в банки с водой, чтобы как-то затруднить насекомым путь к телу. — Сделай это завтра. Сегодня тебя уже не побеспокоят.
Манек пожаловался в приемную директора, что в уборной не работает слив.
— Просто в бачок не поступает вода, — ответил клерк, поднимая глаза от документов, которые приводил в порядок с помощью скотча. — Строительная фирма не соединила трубы. Колледж подал на нее в суд. Но не волнуйтесь, уборщик следит за чистотой.
— Каким образом?
— Сливает все водой.
— А когда он это делает?
— До пробуждения студентов — часа в четыре-пять утра.
Манек тут же принял решение — каждое утро первым посещать туалет, как бы рано ни приходилось для этого вставать.
На следующее утро Авинаш, услышав его шаги до рассвета, высунулся из комнаты, чтобы узнать, в чем дело.
— Что случилось? Ты не заболел?
— Нет, с чего ты взял?
— Ты хоть знаешь, сколько сейчас времени? Четверть шестого.
— Знаю. Но не хочу, чтобы на меня из унитаза пялилось чье-то дерьмо.
Авинаш рассердился было на такую привередливость, но потом рассмеялся.
— Ах вы, богатенькие сынки! Не знаете вы жизни!
— Говорю тебе, никакой я не богатенький. Дома у нас ванная комната и туалет самые простые — как здесь. Но вода в бачке есть. И не воняет.
— У вас одна проблема — слишком острое зрение и слишком тонкое обоняние. Но здесь большой город, а не красивые, заснеженные горы. Придется обуздать нежные глазки и нос. И еще будь готов к студенческим розыгрышам.
— О нет, только не это, — взмолился Манек, вспомнив забавы в частной школе. — Студенты что, так и не подросли? Что они здесь вытворяют? Льют воду в постель? Подсыпают соль в чай?
— Что-то вроде того.
В конце недели Манек в своем письме домой постарался изложить все случившееся с ним так, чтобы у домашних не сложилось впечатления, что он ноет. Ему не хотелось, чтобы бригадир и миссис Гревал и все остальные, ознакомившись с письмом, стали считать его неженкой, не способным жить самостоятельно.
Но через две недели, когда дружба с Авинашем окрепла, Манек уже почти верил в то, что ему говорили дома перед отъездом: в колледже его ждет замечательная жизнь.
Как-то вечером, сидя за шашками, Манек признался Авинашу, что не умеет играть в шахматы. Тот обещал научить его за три дня.
— Если ты настроен серьезно, я научу тебя этой игре.
Оба были вегетарианцами, сидели в одном углу столовой, и шахматные уроки начинались уже там — карандашом на бумаге. Манек говорил, что за уроками легче проглотить такую стряпню.
— Ты делаешь успехи, — сказал Авинаш. — Секрет в том, чтобы уметь отключать наши чувства. Познакомить тебя с моей теорией? Я думаю, наше зрение, обоняние, вкус, осязание, слух — все они созданы для наслаждения идеальным миром. Но так как мир далек от совершенства, нам следует зашорить наши чувства.
— Общежитие нельзя назвать просто несовершенным. Это гигантское уродство.
После еды друзья перешли в общую гостиную, которая некоторое время пустовала. Потом несколько студентов начали играть в карром
[84]. Каждый раз, когда диск стукался о край доски и отскакивал, зрители издавали возгласы одобрения или сочувствия. Вошла еще одна группа, шумная и смеющаяся — юноши затеяли игру «забрось колпачок от ручки на вентилятор». По задумке надо было, чтобы колпачок осел на одной из трех лопастей. После нескольких бесплодных попыток придумавший забаву студент залез на стул, придержал вентилятор и положил на лопасть колпачок. Скорость вентилятора усилили, и вскоре под восторженные крики колпачок слетел. Этого студентам показалось мало, и тогда они схватили одного юношу и подняли к вентилятору, угрожая, что снесут ему голову лопастями. Тот визжал и орал — как от страха, так и оттого, что этого от него ждали.
Манек и Авинаш некоторое время наблюдали за этими дурачествами, а потом поднялись наверх, чтобы продолжить уроки. Шахматные фигуры хранились у Авинаша на столе в коробке из клееной фанеры, покрытой красно-коричневым лаком. Выдвинув крышку, Авинаш высыпал фигуры на доску. Основания грубо сработанных фигур были подклеены зеленым фетром. На дне коробки Манек заметил листок бумаги, лежавший лицевой стороной вниз, и перевернул его.
