С тех пор он стал личным врачом Андропова и именно тот в конце того же шестьдесят шестого «пробил» в верхах назначение Чазова на важнейшее в системе власти учреждение — Четвертое управление Минздрава, которое именовалось «кремлевским» (оно следило за здоровьем руководителей государства, а подспудно — собирало на них врачебный компромат). И именно ради этого сегодня Андропов и пригласил Чазова к себе на дачу, а не ради любимого им футбола.
— Евгений Иванович, вы в курсе того, какое здоровье у Шарафа Рашидова? — Андропов задал гостю вопрос, который тот от него никак не ожидал услышать.
— Не очень хорошее, учитывая то, что он немолодой человек — ему уже шестьдесят пять, — после секундного замешательства ответил врач.
— Это я и сам понимаю, поскольку всего лишь на три года старше его, — кивнул головой Андропов. — Но вы знаете о его болячках?
— Насколько я помню, он инфарктник — в пятьдесят седьмом пережил его в первый раз, десять лет назад был последний. Он тогда больше двух недель провалялся в постели. Его наблюдал директор нашего Института кардиологии академик Игорь Шхвацабая, который был в Ташкенте проездом. А вообще эти инфаркты — следствие ранения, которое Рашидов получил на фронте.
— А куда он был ранен? — поинтересовался генсек.
— Кажется, в плечо. Тяжелое ранение, после которого он был комиссован. Вы же сами фронтовик, знаете, как это тогда происходило.
На самом деле Андропов никогда не был на фронте, хотя Чазову когда-то рассказал, что почки застудил во время пребывания в партизанском отряде. Однако по свидетельству очевидцев, Андропов всю войну просидел в тылу на комсомольской работе. И, в отличие от многих его сверстников, которые рвались на фронт, он никогда не просился послать его на войну, в подполье или партизаны. Более того, он часто жаловался на больные почки. И вообще на свое слабое здоровье. Был у него и еще один довод для отказа отправить его в подполье или в партизанский отряд: в Беломорске у него жила жена, которая недавно родила ребенка. А его первая супруга, жившая в Ярославле, забрасывала ЦК ЛКСМ Карело-Финской ССР, где Андропов занимал должность первого секретаря, письмами с жалобой на то, что ее бывший муж мало помогает их детям, что они голодают и ходят без обуви, оборвались. Все это, вместе взятое, и не давало морального права начальникам Андропова (в их числе был и первый секретарь ЦК КП Карело-Финской ССР Геннадий Куприянов) послать его в партизаны, руководствуясь партийной дисциплиной. Им как-то неудобно было сказать ему: «Не хочешь ли повоевать?». Однако всего этого Чазов не знал.
— А помимо инфаркта, какие у него еще есть болячки? — продолжал допытываться Андропов.
— В начале пятидесятых у него был вырезан желчный пузырь, поэтому он сидит на диете. Правда, иногда ее нарушает.
— Это серьезное заболевание?
— Вкупе с предрасположенностью к инфарктам, разумеется. Но почему это вас интересует?
— Мы предложили Рашидову подать в отставку, а он не захотел — сослался на то, что здоровье ему еще позволяет работать, — соврал гостю Андропов. — Вот я и хочу понять, сколько он еще сможет потянуть. Может, воздействовать на него через вас, врачей? Как за ним наблюдают в Узбекистане?
— Если честно, то не очень, поскольку сам Рашидов пациент непослушный. Помнится, у них десять лет главой Четвертого управления минздрава был Субханкул Арипов, при котором за здоровьем Рашидовым удавалось следить должным образом. Но два года назад Арипова перевели в Самарканд ректором пединститута. С тех пор Рашидов плохо выполняет рекомендации врачей. Вы же, наверное, видели, как и в чем он ходит: носит обувь со шнурками, пуговицы на рубашке застегивает до последней, да еще туго затягивает галстук. А климат в Узбекистане, сами знаете какой. А тут еще и его рвение в работе — он ведь настоящий трудоголик.
— То есть, если так и дальше пойдет, то он и вовсе может умереть?
— Все мы ходим под Богом, Юрий Владимирович, — вздохнул Чазов.
— Что-то я раньше не замечал за вами веру в бога, — усмехнулся Андропов. — Впрочем, я и сам в последнее время ловлю себя на мысли, что что-то в этом есть — в этой самой вере. Наверное, чем ближе человек подходит к порогу смерти, тем чаще он вспоминает о боге. Видимо, страшно представить, что жизнь конечна и ничего там, за ее порогом, не существует. А вера в Бога сохраняет хоть какую-то надежду. А Рашидов, как вы думаете, человек верующий?
— Мусульмане практически все верующие, вне зависимости от того партийные они или нет.
— Да, я слышал об этом, — кивнул головой генсек. — Значит, когда придет его последний час, ему уходить будет легко. А вот мне, видимо, не очень. Сколько мне еще осталось, Евгений Иванович?
— Вы это о чем? — в голосе Чазова читалось искреннее удивление.
— О моем последнем часе. Долго до него ждать?
— Вы, конечно, человек не самый здоровый, но о смерти вам думать еще рано.
— Это вы так говорите, потому что на пятнадцать лет меня моложе. И вам о старухе с косой, действительно, думать еще рановато. А вот мне — в самый раз. Я даже тут на досуге стихотворение по этому поводу сочинил. Хотите, прочту?
Вместо ответа, Чазов молча кивнул головой. После чего Андропов, отведя взгляд в сторону, начал декламировать:
Да, все мы смертны, хоть не по нутру
Мне эта истина, страшней которой нету.
Но в час положенный и я, как все, умру,
И память обо мне сотрёт святая Лета.
Мы бренны в этом мире под луной:
Жизнь — только миг; небытие — навеки.
Крутится во вселенной шар земной.
Живут и исчезают человеки.
Но сущее, рождённое во мгле,
Неистребимо на пути к рассвету.
Иные поколенья на Земле
Несут всё дальше жизни эстафету.
— Не сочтите за лесть, Юрий Владимирович, но мне кажется, что это очень хорошие стихи, — похвалил генсека Чазов.
— Главное, что они искренние, — отреагировал на похвалу Андропов. — Но вернемся к теме нашего разговора. Вы можете составить мне справку о здоровье Рашидова с указанием его слабых мест. Хочу показать ее членам Политбюро, которые все еще не верят в то, что Рашидов серьезно болен.
На самом деле эта справка была нужна генсеку для другого, о чем, собственно, Чазов сразу догадался — он был не менее искушенным в политике человеком, чем его собеседник. Все-таки шестнадцать лет во главе управления, которое лечило всю советскую высшую номенклатуру, не могли пройти бесследно и давали о себе знать.
26 июня 1983 года, воскресенье.
Москва, площадь Дзержинского, КГБ СССР, 2-е Управление (контрразведка)
Глава контрразведки Григорий Григоренко стоял у окна в новом здании КГБ и, глядя на старое здание Комитета, обставленное строительными лесами (там шла реконструкция), слушал доклад подполковника Виталия Литовченко:
