4 июля 1983 года, понедельник.
Афганистан, Кабул, район Алауддин, ХАД (Служба государственной безопасности)
Глава службы ХАД (аналога советского КГБ) генерал-лейтенант Мохаммад Наджибулла вызвал к себе своего первого заместителя Рахима Дауда и, когда тот явился, спросил:
— Вы в курсе того, что к нам на днях прибыл гость, принятый самим рафиком Кармалем?
— Речь идет об Арьяне Ширвани? — с ходу догадался, о ком идет речь, Дауд.
— Именно, — кивнул головой Наджибулла. — Мы, афганцы, всегда рады гостям, но здесь случай особый. Этот гость прибыл из враждебного нам Пакистана и собирается принять участие в празднике, на котором будут присутствовать посланцы из Советского Союза. Поэтому это обстоятельство накладывает на нас особую миссию — мы должны быть уверены в этом человеке. Лично я в нем пока не уверен, а вы?
— Я тоже, — согласился с мнением своего начальника заместитель.
— Тогда необходимо его проверить, чтобы никто не смог потом предъявить нам претензии. И учтите: об этом задании должно знать ограниченное число людей. Я, вы и начальник нашей разведки, с которым вам предстоит работать в тесном контакте. Вам все понятно?
Вместо ответа Дауд поднялся со своего стула и, кивнув головой, вышел из кабинета. Спустя пять минут он уже был у начальника Управления внешней разведки («Феда») Тарика Бармака, чем сильно его удивил — обычно первый зам всего вызывал его к себе. Коротко изложив ему свой разговор с главой ХАДа, Дауд спросил:
— Сколько времени вам понадобится, чтобы проверить Ширвани?
— С учетом того, что придется задействовать нашу агентуру в Исламабаде, не менее недели.
— Почему так долго? — удивился Дауд.
— Обстановка в городе сложная — пакистанская контрразведка активизировала свои действия. Вчера были арестованы сразу двое наших агентов, после чего под угрозой провала сразу оказалась целая ячейка. Поэтому придется действовать крайне осторожно.
— Хорошо, пусть будет неделя, — согласился Дауд. — Но учтите, что в стенах нашего ведомства знать об этой операции должны только три человека: рафик Наджиб, я и вы. И имейте в виду, что до намеченного праздника осталось чуть больше десяти дней — времени на раскачку у нас не осталось. О ходе операции держите меня в курсе постоянно.
Закончив свою речь, Дауд вышел из кабинета, оставив его хозяина наедине со своими мыслями.
4 июля 1983 года, понедельник.
Москва, Старая площадь, спецархив
Для того, чтобы попасть в спецархив ЦК КПСС, Александру Бородину пришлось спуститься на первый уровень — в подвальный этаж — и по специальному подземному ходу перейти на территорию комплекса зданий ЦК КПСС на Старой площади. Еще когда в 30-е годы поблизости строилась станция метро «Дзержинская» (в двухстах метрах от Старой площади), под зданиями ЦК КПСС появилось это огромное подземелье, расширенное за счет подвалов, которые остались еще со времен Ивана Грозного. В этом подземном квартале разместились многочисленные помещения, принадлежавшие самым разным отделам ЦК КПСС. Но самыми «режимными» (закрытыми) были комнаты, принадлежавшие двум отделам: Международному и Загранкадров. Например, у «международников» здесь были лаборатории по изготовлению фальшивых документов для различных поездок за границу, а также специальные гримерные для изменения внешности. Допуск в эти помещения был ограниченным — многие сотрудники Международного отдела никогда здесь не бывали и даже не догадывались о существовании таковых. Бородину повезло — он несколько раз посещал лабораторию фальшивых документов, где ему делали загранпаспорта для нелегального выезда за рубеж по линии Отдела админорганов.
Вновь оказавшись в этом подземелье, Бородин дошел до поста охраны, где его зарегистрировали как посетителя, выдали специальный пропуск с допуском № 1, после чего один из охранников проводил его в спецархив, имеющий отношение к учетным делам сотрудников КГБ, выезжающих за границу. Эти дела направлялись сюда из Отдела загранкадров ЦК КПСС, размещавшегося здесь же, на Старой площади. Точно такая же бухгалтерия велась и в самом КГБ, а в ЦК происходило дублирование с целью возможной проверки этих данных инспекторскими структурами, независимыми от Лубянки. В этот особый сектор спецархива имели допуск только три категории людей: действующие сотрудники КГБ высокого ранга, сотрудники инспекционных органов и бывшие сотрудники КГБ, работающие в данный момент в секторе госбезопасности Отдела админорганов и в должности не ниже замзава. Именно к последним и принадлежал Бородин. Поскольку его интересовали материалы за короткий период — за последние два месяца — суровый архивист с белой как лунь головой принес и поставил перед ним на стол всего лишь три ящичка средней величины с карточками. Их и предстояло в первую очередь обработать Бородину. Личные карточки интересующих его людей гость собирался просмотреть позже. Причем из-за того, что делать какие-либо записи было строжайше запрещено, Бородину предстояло надеяться исключительно на свою память. Но это его не пугало, поскольку с этим делом у него никогда не возникало каких-либо серьезных проблем — память у него была отменная.
В каждом из трех ящичков находилось по двадцать карточек. На внешней стороне каждой из них были указаны подлинные имя, отчество и фамилия фигуранта карточки, а на оборотной стороне — его зарубежные поездки и те вымышленные имена, под которыми он туда приезжал. Изучать эти карточки Бородин начал с внешней стороны, а внутреннюю решил приберечь на потом — на тот момент, когда он, определив для себя круг основных подозреваемых, должен будет более тщательно вникнуть в цель их поездок за границу. В итоге, в результате двухчасовой работы и обработки пятидесяти двух карточек, Бородин остановился на пяти фигурантах, которые в минувшие два месяца посещали Западную Европу и, в частности, Вену, по линии КГБ, прикрываясь фиктивными документами и подходили под возрастные параметры «генерала Волкова» — 50–65 лет. Позвав к себе архивиста, Бородин показал ему отобранные карточки и попросил принести ему личные дела этих людей, которые он собирался изучить. Ждать пришлось около пятнадцати минут, после чего на стол перед гостем легли пять тоненьких папок, которые он тут же стал внимательно изучать, пытаясь среди данных фигурантов отыскать нужного ему человека. При этом главным критерием в этих поисках было пересечение биографических данных с данными другого фигуранта — Михаила Горбачева, от лица которого, как предположил Бородин, и могли вестись сепаратные переговоры в Вене. Конечно, это был не самый надежный критерий, и среди этих пяти фигурантов могло и не быть такого человека. Но Бородин чутьем опытного разведчика почему-то был уверен, что он на правильном пути и нужный ему человек обязательно должен обнаружиться именно в этом списке. И, как выяснилось очень скоро, интуиция его не подвела.
«Вот он, родименький! — едва не сорвался с губ Бородина радостный возглас, когда последнее, пятое, личное дело оказалось в его руках, и он взялся за его изучение. С фотографии на него смотрело, испещренное морщинами лицо умудренного жизнью человека. Это был генерал-майор КГБ Степан Иванович Корнаков, 1925 года рождения, уроженец хутора Боровский Новоалександровского района Ставропольского края. «Интересно, сколько километров разделяет Новоалександровский район от Красногвардейского района, где родился и долгое время жил Михаил Горбачев?» — задался естественным вопросом Бородин, который был хорошо знаком с биографией Горбачева, почерпнув ее из американского ежегодника ЦРУ «Кто есть кто в советском руководстве». И тут его осенило.
