Гвоздь программы означал еще и улучшенный состав фанаток. То есть у них было достаточно самоуважения, чтобы прятать свои шрамы от порезов на внутренней стороне бедер, как леди. Они заботились о своих пенсионных накоплениях, черт побери, и не собирались позволить какой-то мелочи вроде меня (или презерватива) встать между ними и восемнадцатью годами выплаты алиментов от рок-звезды.
И вот я оказалась плечом к плечу с соперницами – или лучше сказать, плоской грудью перед торчащими сиськами? – прямо там, в первом ряду. Я была пацанкой среди теток. И видит бог, мне там досталось. А то, что Ганс выглядел как живой секс на палке, тоже не помогало.
Что они все находят в мужике с подведенными глазами? С торчащими темными волосами? У которого к тому же вся правая рука в тату на тему фильмов ужаса и который дергает и тянет струны своей бас-гитары на сцене перед тысячами людей?
Если честно, то кроме подводки сексуальности Гансу добавляло полное отсутствие эго. Когда он был на сцене, он вел себя так, словно аудитории вообще не существовало. Он просто играл от всего сердца, притоптывая себе в такт, мотая головой и свингуя на своем басе, и иногда понимающе подмигивал своим товарищам или кивал головой, подавая какой-то сигнал. Но он никогда не замечал ни одной охотницы за звездами в зале, отчего все они – к несчастью для меня – только начинали хотеть его еще больше.
Закончив второй выход моим любимым кавером, убойной версией «Ужасной Лжи», парни ушли со сцены под оглушительный рев и крики с признаниями в любви с первого ряда, в котором больше не было меня. Я уже пробиралась за кулисы, изо всех сил стараясь донести свою тощую задницу за сцену и поближе к полосатым штанам Ганса раньше, чем все остальные.
Когда мне наконец удалось вырваться из этого пульсирующего моря сжатых кулаков и потных тел, причитающих: «Мы не уйдем! Мы не уйдем!», я подбежала к охраннику, сунув ему под нос свой пропуск за сцену, как будто я была агентом ФБР со значком.
Но все это было не важно. Я уже опоздала.
Промчавшись за сценой по темному коридору и несколько раз заблудившись, я наконец сквозь приоткрытую щель двери гримерки заметила солиста «Фантомной Конечности».
Трип (сокращенное сценическое имя) был нелепым, бестолковым засранцем. Он носил свои волосы выкрашенными в черный и подстриженными под горшок, длиной чуть ниже ушей, и был на удивление извращенным, ну типа он-считал-совершенно-нормальным-смотреть-японское-извращенное-порно-в-смешанной-компании-и-вдруг-остановить-на-самом-интересном-месте-чтобы-выбежать-на-середину-комнаты-и-изобразить-собственное-представление-в-стиле-театра-Кабуки-для-всех-крича-при-этом-БУУУУУУУ.
Подойдя ближе, я разглядела, что Трип стоит, наклонившись над подносом с мясной нарезкой и ест рулет из индейки, в то время как какая-то ярчайшая представительница «белой рвани» с Юга стоит перед ним на коленях, двумя руками делая ему массаж мошонки через кожаные штаны.
Тьфу ты!
Я тут же поняла, что если тут уже оказалась баба, польстившаяся на Трипа с его убогим хозяйством, то это может значить только одно.
Со сжатыми наготове кулаками и бьющимся где-то в глотке сердцем я медленно толкнула дверь гримерки. И там, в глубине, на диване, сидел мой высокий, темный, невозможно сексуальный бойфренд, любезничая с какой-то пышной тюремной шлюхой. На ней была маечка с таким низким вырезом, что он мог бы использовать ее декольте в качестве подставки для пива. Сам же Ганс был совершенно расслабленным – он сидел, раскинув руки по спинке дивана, словно приглашая, со своей кривоватой фирменной ухмылкой на лице.
Я наблюдала, как в замедленной съемке, как эта дрянь протянула ему фломастер, а затем зацепила указательным пальцем верх своей майки, как будто собиралась подставить свою левую сиську для автографа. И только я изготовилась кинуться на нее, как Ганс уловил меня краем глаза.
– Эй, Бибика!
Его лицо озарила такая улыбка, что я на секунду почувствовала себя обезоруженной и почти забыла, как я зла. Тут он вскочил с места с такой скоростью и энтузиазмом, что дрянь чуть не слетела с дивана мордой вниз и была вынуждена изо всех сил вцепиться в обивку (надеюсь, она была достаточно зассана).
Ганс схватил меня в удушающие медвежьи объятия, которые вот уж точно не были взаимны. Почувствовав мое сопротивление, он медленно отпустил меня, отодвинув на расстояние вытянутой руки, но все еще продолжая прижимать мои руки к бокам своими здоровенными, грубыми ручищами бас-гитариста, и посмотрел на меня, нахмурив брови.
– Что стряслось, Би? – Его радужное настроение померкло во мгновение его подведенного черным ока. – Серьезно, что-то не так? С тобой там что-нибудь случилось?
«Что, Ганс, серьезно? Ты и представления не имеешь, почему я расстроена?»
Фыркнув, я стряхнула его руки, выбежала из гримерки и устремилась обратно в лабиринт. В коридорах то здесь, то там горели красные лампочки, а в промежутках между ними было совершенно темно. Все это выглядело как преисподняя.
Годится, подумала я, уже ощущая себя в аду.
Я наконец-то нашла идеального мужчину и обречена весь свой век беспомощно наблюдать, как другие бабы пытаются оттрахать его.
Следуя указателям на выход, я наконец обнаружила дверь наружу, в которую и устремилась. Только вместо того, чтобы ощутить освежающее дуновение вечерней прохлады, на которое я надеялась, я с головой нырнула в горячую липкую смесь чего-то, что могло бы сойти за кислород исключительно на молекулярном уровне.
Не знаю, почему я ожидала чего-то другого. Я живу в Джорджии. Воздух здесь бывает ровно той же температуры и густоты, что слабокипящий бульон – обжигающий прозрачный, воздушный бульон, – как минимум пять месяцев в году.
Подавившись первым же глотком этой расплавленной эктоплазмы, я совершенно утратила ветер в парусах. Я наклонилась и уперлась руками в колени, стараясь перевести дыхание и набраться сил для заплыва на пять кварталов сквозь эту кислотно-жидкую кислородную субстанцию к тому месту, где стояла моя машина. Меня не рвало, но я чувствовала, что вот-вот вырвет, и то же самое, очевидно, почувствовала моя сумочка, потому что, когда я наклонилась, она тут же вывернула все свое содержимое на ровный слой бутылочных осколков и сигаретных окурков у меня под ногами.
Прелестно.
Прежде чем я успела спасти все свои разнообразные блески для губ, поддельные удостоверения личности и сигареты, откуда-то протянулись пять длинных мускулистых пальцев, которые сгребли все это одним движением. Я подняла глаза и увидела очертания наклонившегося ко мне Ганса. Хотя фактически мы находились лицом к лицу, из-за того, что свет был за спиной, я не могла разглядеть его лица, что только добавляло отстраненности, которую я и без того ощущала в полной мере.
Ганс тихо спросил меня, как я себя чувствую, таким тоном, что было ясно – он думает, что меня только что вырвало.
Господи, конечно, я ведь так быстро убежала, а теперь стою тут, скрючившись, на парковке… Фууу! Он так ничего и не понял!
