Я выхватила свое барахло из его талантливых пальцев, выпрямилась, насколько могла, и велела ему: «Катись ко всем чертям, Ганзель!»
Никто не называл его так, кроме его американо-немецкой муттер, да и она позволяла себе такое, только когда он вытворял что-то не то.
– Меня не тошнит, идиот. Я зла! Ты что, действительно собирался расписываться у этой дряни на сиське? А потом собирался разрешить ей немного покататься у тебя на хрене, ну, только пока я не приду, да? Я так больше не могу! Я, наверно, слишком ревнива, чтоб быть твоей подружкой. Извини.
И с этими прощальными словами я собиралась развернуться на каблуках, отбросить за плечо воображаемые волосы и удалиться в сторону своего верного «Мустанга». Я собиралась вычеркнуть Ганса из своей жизни – его прекрасную добрую душу в этом темном башнеобразном теле, его прекрасные татуировки и замечательный пирсинг, его безупречную улыбку, которая сияла на суровом лице, как восходящий месяц в темном небе. Я собиралась сдержать слезы до тех пор, пока не доберусь до «Мустанга». А уж там я включу кондиционер и отрыдаюсь до полной бессознанки.
Не успела я сделать и полушага, как оказалась совершенно обездвижена парой здоровых рук, обхвативших меня поперек туловища. Ганс развернул меня обратно, и мы снова оказались лицом к лицу. Только теперь он стоял передо мной на коленях, а не склонялся ко мне. Эта его поза – с руками, держащими меня за бедра, и головой, запрокинутой вверх, чтобы смотреть мне в лицо, напомнила мне, как я сама тянула шею все эти месяцы, чтобы взглянуть на него. Хоть Ганс формально и удерживал меня, но с этой новой разницей в нашем росте он явно давал мне понять, что решение принимаю я.
Его ровные, густые брови были сведены над переносицей в трагической букве V. Рот, так часто скошенный набок в игривой усмешке, был крепко сжат. А глаза, обычно сверкающие, как голубые бриллианты в угольной шахте, теперь сверкали от набежавших слез.
Мало того что этот красивый мужик – изнутри и снаружи – валялся у меня в ногах, на нем все еще были грим рок-звезды и мокрая от пота одежда, которые напомнили мне о том, что я только что наблюдала, как этот Адонис стоял на сцене перед тысячами визжащих фанатов. Только вместо того, чтобы вертеть потом за кулисами членом, как звезда хеви-метал, которой он и был, Ганс стоял на коленях на парковке, засыпанной разбитым стеклом и выбитыми зубами. Я почувствовала себя дерьмом.
– Бибика, прости меня. Черт, мне ужасно жаль. Я просто идиот. У этой девки был пропуск журналиста, и она сказала, что она с радио, 105-й канал, хочет быстро взять интервью. Я просто собирался присесть с ней и ответить на пару вопросов, пока ты не придешь, но, когда мы начали разговаривать, стало ясно, что ни с какой она не с радиостанции. Просто тупая дура, которая достала пресс-пропуск и хотела автограф.
– Ну, мне показалось, она хотела кое-что еще, кроме автографа, – не удержалась я.
Несмотря на то что Ганс очевидно раскаивался, та же история повторялась из раза в раз.
«Эта девушка просто попросила ее подвезти, потому что ее приятель уехал на ее машине».
«Эту девушку выгнали из дому, и ей совершенно некому помочь вывезти вещи».
«Этой девушке не хватает нескольких долларов, чтобы перестать работать в стрип-баре и поступить в школу астронавтов».
То ли у него были серьезные проблемы с самооценкой, и он думал, что всем этим бабам нужна его помощь, а не его член, то ли из-за высокого роста у него в мозгах было нарушено кровообращение.
– Би, я клянусь тебе, я не знал. Я был уверен, что она хочет взять интервью.
– Ганс, это именно то, о чем я говорю. Ты, блин, такой наивный, что не понимаешь, что все эти девки бегают за тобой до тех пор, пока они практически не сядут тебе на лицо? Я не всегда буду рядом, чтобы бороться с соперницами, а сам ты, что очевидно, для этого не годишься.
Я буквально выплюнула в него эти слова, сказанные взбешенным, излишне обвиняющим тоном. Я знала, что он не был виноват в происходящем. Он просто был чересчур добрым и оптимистичным, и ни в ком не видел плохого, и именно за это я в него и влюбилась.
Согласно утверждениям моего профессора по личностным взаимоотношениям, у нас с Гансом было то, что называется – смертельное влечение. Это явление, когда те же качества, что привлекают тебя в ком-то, являются гибельными для ваших отношений. Мне очень нравилось, каким добрым, милым и романтичным был Ганс, особенно с учетом того, что, когда я рассталась с Рыцарем, мои родители были вынуждены застраховать мою жизнь.
«Просто на всякий случай», – сказали они.
А Ганс был по-настоящему честной до невозможности, чувствительной, художественной натурой. Каждый раз, когда он обхватывал меня своими татуированными ручищами, я чувствовала себя так, как будто на меня надели шубу из теплых живых щенков, которые хором поют мне признание в любви. Проблема была в том, что с Гансом себя так чувствовали примерно все. Даже Круэлла де Виль не отказалась бы примерить это щенячье пальто.
– Пусти, Ганс. Тебя там поклонницы ждут.
Как я ни была зла, выражение ужаса и отчаяния, появившееся у него на лице после этих слов, вызвало у меня желание раздобыть где-нибудь машину времени, чтобы взять обратно все, что я успела сказать. Это не человек, это единорог. Выдумка. Сказка. Мне каким-то чудом повезло заполучить плохого парня в татуировках, с золотым сердцем и свинцовым членом, и что же я? Вызываю у него комплекс вины, пока он стоит передо мной на коленях на жестком и грязном асфальте?
Это он должен был меня бросить. Я было раскрыла рот, чтобы забрать свои слова, но из него вырвался только изумленный вскрик, потому что Ганс изо всех сил обхватил меня руками за талию и зарылся в меня лицом.
Не отпуская моего туловища, он немного повернул голову набок, только чтобы проговорить:
– Не уходи, Бибика. Пожалуйста. Останься. Знаешь, почему я не понимаю, чего все эти бабы хотят от меня? Потому что я думаю только о тебе. Да я вообще не вижу всех этих девушек, поклонниц и фанаток, – я просто вижу людей, которые не ты, и тебя. Вот и все. Как по мне, так все они просто ходячие говорящие куски плоти, от которых надо избавиться, чтобы прийти к тебе.
Он слегка встряхнул меня от расстройства, а потом поглядел своими подведенными глазами – страдальческое V между бровей стало еще глубже.
– Ты как прекрасная маленькая фея Звоночек со своей этой стрижкой и большими зелеными глазами, но ты еще чертовски умная, и полна огня, и юмора, и я только и хочу посадить тебя к себе в карман и никогда ни с кем не делиться.
Его хватка ослабла, но голос стал заметно громче и возбужденнее.
– Ты не замечала, что я теперь больше не смотрю на тебя со сцены? Потому что я не могу, Би. Я не могу, на фиг, даже смотреть в зал, потому что там всегда найдется какой-то урод, который хочет купить тебе выпить в баре, или увести в уголок, или прижаться к тебе своим хреном, когда ты в первом ряду. Я каждые пять минут вижу какую-то херню, и мне так и хочется прыгнуть в толпу и засунуть зубы этого придурка ему в глотку. Это так сбивает с ритма, что я вообще не могу смотреть на тебя. Я только зубы сжимаю, стараюсь не отвлекаться от музыки и только молюсь, что ты потом, когда все кончится, придешь за сцену. Я только хочу защитить тебя, а там, на сцене, я даже сделать ничего не могу.
