– А что Арсеньева? – спросил Крячко. – Она где похоронена? В Петербурге?
– О нет! – замахал руками профессор. – Вскорости после смерти Петра в результате дворцовых интриг князей Долгоруких Меншиков с семьей был сослан сначала в Раненбург, а затем, по обвинению в государственной измене в пользу Швеции, – в Гнилой Березов, с лишением чинов и состояния. Там-то Дарья Михайловна заболела и умерла в дороге. А похоронена она в Верхнем Услоне, на местном кладбище, в нескольких километрах от Казани.
– Так если Меншикова и всю семью лишили состояния, могли ли у Дарьи Михайловны остаться драгоценности? Может, и их ее лишили?
– Кто знает? – пожал плечами Витте. – Да и важно ли это? Я умру, а драгоценности жены передам в дар Историческому музею с этой красивой легендой. А сейчас пусть душу греют. Все память о Зиночке моей.
– Так… – Гуров и Крячко напряженно переглянулись. – Выходит, вы храните эти драгоценности у себя дома?
– Дома, а что? – улыбнулся старый профессор. – Чего мне бояться, когда у меня замки хорошие, ключей я не терял. Да и кто ж знает об этих украшениях? Борисовский знал, да вот вы теперь. Но вы ведь полиция, кому же верить, как не вам. А если у вас есть сомнения, тогда я к вам за помощью и обращусь. Чтобы защитили квартиру мою.
– Это безусловно, – поспешно согласился Лев. – Я могу позвонить, и сегодня же вашей квартирой займутся: установят сигнализацию, примут на пульт вневедомственной охраны. Лучше даже поместить драгоценности в банковскую ячейку, от греха подальше. А вы давно проверяли, они у вас на месте?
Артур Карлович улыбнулся, тяжело поднялся с кресла и ушел в спальню. Гуров и Крячко проводили старика взглядами. Да, ходить ему очень тяжело. И то, что профессор, сидя в кресле, так энергично жестикулирует, только видимость бурной энергии. На самом деле состояние здоровья у Артура Карловича оставляло желать лучшего.
– Слушай, а ведь на него и правда могут выйти эти упыри, – кивнул на дверь спальни Стас. – Возраст у него такой же, здоровье – сам видишь. Немощен уже. И драгоценности дома держит. Он – их клиент. Может быть, даже на него уже вышли и ходят где-то вокруг, как волки ночью вокруг загона отары. Или вот-вот появятся.
– Да еще драгоценности с такой родословной, – согласился Гуров. – Только понимаешь, Станислав, есть в этой нашей с тобой стройной версии, которая и Петру очень понравилась, одно слабенькое место. Такое слабенькое и почти незаметное, что мы про него все время забываем. Упускаем этот факт из виду. А ведь у нас нет абсолютно никаких доказательств, что и Колотов, и Борисовский, и Бурунов хранили драгоценности своих покойных жен дома. Были когда-то – да! Носили, есть этому свидетели. А где находились драгоценности последующие двадцать с лишним лет, неизвестно. Мы пытаемся факт смерти и возможность насильственной смерти усилить мотивом, который не доказан. При этом впервые сталкиваемся с драгоценностями. В трех случаях мы их не видели и не имеем представления, были они в квартирах тех пенсионеров или не были.
– Ну, вот как ты умеешь, Лева, все испортить своими умозаключениями. Ведь так все просто и стройно было. И понятно. Нет, ты все испортил, и снова все непонятно, – с грустной улыбкой покачал головой Стас и добавил: – Хотя, если говорить серьезно, я тоже об этом постоянно думаю.
– Есть шанс проверить нашу с тобой правоту и наши с тобой опасения, – кивнул Гуров.
Старый профессор вышел из спальни, прижимая к груди обычную обувную коробку. С загадочной улыбкой на старческих тонких губах он подошел к столу, водрузил на него коробку и, устало опустившись в кресло, махнул рукой:
– Лицезрейте, уважаемые полковники!
Крячко с готовностью поднялся, подошел к столу и, осторожно сняв крышку коробки, стал разворачивать внутри старенькую цветастую тряпочку. Под его пальцами что-то тяжело звякнуло. Гуров видел, как загорелись от восторга глаза старого друга, когда Стас запустил руки в коробку и извлек содержимое, положив его на середину стола.
Да, драгоценности даже на первый взгляд не особенно искушенных в ювелирном деле сыщиков выглядели как старинные. Сейчас бы сюда Катю Калякину, подумал Лев. Вот тебе драгоценности в натуральном виде. Оценивай, делай выводы. Какой же это век? Хотя чего гадать и сомневаться, Борисовский был специалистом, он на каком-то основании сделал выводы о возрасте украшений, о прошлой их принадлежности семействам Меншиковых и Арсеньевых.
– Нравятся? – с тихой грустью спросил профессор. – Зиночке они очень шли. Я помню ее в красивом платье и этих побрякушках в Колонном зале Дома союзов. Блеск хрусталя, музыка, счастливые улыбки. Как жаль, что все это в прошлом. Иногда, молодые люди, просто страшно, до боли страшно стареть. Но меня успокаивает то, что там я увижусь с близкими и дорогими мне… чуть не сказал, людьми. – Он засмеялся и махнул рукой, словно отгонял мрачные мысли. – Не будем. Давайте жить сегодняшним днем.
– Давайте, – кивнул Глеб, обменявшись взглядом с Крячко. – У нас есть к вам еще один вопрос, Артур Карлович. Скажите, а вы не обращались в органы социальной опеки, чтобы вам прислали социального работника для помощи?
– Что, так плохо выгляжу? – улыбнулся старик. – Нет, не обращался. Да и зачем, когда у нас государство само задумывается о своих пенсионерах. Мы же все у них на учете, обо всех о нас знает Пенсионный фонд. Они мне сами прислали молодого человека. Старательный паренек, очень уважительный. Просит всегда рассказывать что-нибудь интересное…
– Ну, вот, – вздохнул Гуров. – Теперь все встало на свои места. А мы все сомневались, сомневались.
– Ага, – подтвердил Крячко без улыбки. – Даже дышать легче стало. Всегда любил определенность, пусть даже и неприятную.
– Простите, вы о чем сейчас, товарищи? – непонимающе поднял брови профессор.
– О том, уважаемый Артур Карлович, – ответил Гуров, – что органы социальной защиты – это одно, а Пенсионный фонд – это другое. В Пенсионный фонд вы или ваши работодатели всегда делали отчисления, у вас там есть свое дело с вашими данными. А вот в органы социальной защиты за помощью, если она вдруг понадобится, вам надо идти самому и вставать на учет. Если есть основания, тогда вами там станут заниматься. Так что без вашего ведома эти органы по своей инициативе вас на учет поставить не могли и прислать к вам социального работника тоже не могли.
– Вы хотите сказать, что Дима не из… А откуда он? Какие-то волонтеры? Но мы же можем у него самого спросить? Я не знаю, вы можете у него документы проверить.
– Нет, мы поступим по-другому. Мы ему вообще не будем ничего говорить и ни о чем не будем спрашивать. Посмотрим на него со стороны, наведем справки. Когда он у вас впервые появился, как он вам представился, что сказал?
– Но зачем ему это? Я, конечно, стар, но из ума не выжил, – хмуро поинтересовался профессор. – Парень про драгоценности не может знать. Зачем ему нужно добровольно ухаживать за мной?
– Да вы не беспокойтесь, Артур Карлович, – добродушно заулыбался Крячко, стараясь снять напряженность, повисшую в воздухе. – Мы паренька ни в чем и не подозреваем. Просто странно, откуда он взялся. И раз уж мы с вами познакомились, так почему бы и не помочь. Его ведь тоже пугать сразу расспросами и подозрениями не хочется. Может, он по доброте душевной пришел к вам с помощью, а мы сразу ярлыки навешивать!
