В общий доступ легальной Сети, — продолжал я «вспоминать», — лишней информации об аристократах попасть было практически нереально, тем более информации о несовершеннолетней молодежи. Изнутри это контролировалось нормами поведения — отсутствием активности в социальном пространстве Сети, а также присмотром родственников. Снаружи — законами. Обсуждение, а тем более вторжение в частную жизнь одаренных новой аристократии этого мира, было под строжайшим запретом.
Закон «О вторжении в частную жизнь» работал, и работал очень хорошо. Даже если «княжна Анастасия» в пьяном виде шла домой по главной городской улице, распевая в чаде кутежа и угара матерные частушки, все увиденное свидетелями вместе со свидетелями и остается. Максимум, щупальца слухов расползутся на пару кварталов среди соседней, родственников и знакомых. Но и то — с оглядкой. Связываться с Девятым отделением Собственной Е.И.В. канцелярии, занимающимся контролем информации, дураков не было. А ведь кроме государственного ока были еще и юристы высоких родов, которые очень быстро помогали расстаться со всеми сбережениями и приятными жизненными перспективами.
Порочащую аристократов информацию можно было найти только в двух местах. Первое — в темном, глубинной сегменте. Но учитывая его нелегальный статус, посещали черную Сеть совсем не за «скандалами-интригами-расследованиями». Поэтому заметного урона чести даже жареные новости в этом сегменте принести не могли, будучи прерогативой очень небольшого числа пользователей.
Кроме этого, неприятные новости и фотографии могли всплыть в сером, грязном уровне Сети. В двух случаях — активизировавшиеся слабоумие и отвага борца за доступность правды, которые оперативно сменялись тюремным заключением, или вовсе жирной точкой в жизненном пути. Либо, жареная информация оказывалась в Сети с подачи самих аристократов в ходе интриг, или даже клановых войн. В которых — при эскалации конфликта, в ход уже шло все что можно.
В памяти всплыли очередные «воспоминания»: Олег, относительно недавно, в ходе серфинга на большой глубине натолкнулся на заметки очень и очень пикантного содержания, порочащие честь сразу двух графских родов. Мда, на фоне этого пассаж княжны Анастасии, если она просто засветилась в подобном состоянии на людях, кажется детской прогулкой — подумал я, вглядываясь в мыслеобразы ставших уже моими воспоминаний.
Олег, благодаря стараниям отца-опекуна, знал намного больше, чем средний обыватель. Знал он и о том, что система распознавания лиц ни в одной точке планеты программно не замечает аристократов. Негласный кодекс. Здесь, в этом мире, подобных неписаных, но жестких правил, существовало гораздо больше чем у нас — во многих аспектах жизни.
Так что уверен — сведения о княжне Юсуповой-Штейнберг, замеченной в непотребном виде, нигде не появятся дальше прямых свидетелей. Но информация о ее… ошибке, так скажем, с сохраненными в ручном режиме фото и видео подтверждением, уже есть у очень и очень многих. И, если представится случай, будет пущена в ход.
Знания, доставшиеся от Олега, накладывались на элементарную логику, с которой я вполне дружил — и картина окружающего мира вырисовывалась достаточно четкая.
Пока раздумывал о конфиденциальности высших каст общества, и осмысливал перспективу провести следующий год-два без личного терминала, вернулся фон Колер.
— Алексей Петрович, Анна Николаевна ждет вас, — произнес барон, едва переступив порог. Выглядел Максимилиан Иванович устало — словно вагон разгрузил, а не с княгиней беседовал. Хотя готов поверить — энергии в разговоре с княгиней он мог потратить не меньше, чем на погрузочно-разгрузочные работы.
Кивнув барону, несколько секунд посидел, размышляя. Не знаю, как повел бы себя Олег в данной ситуации. Со мной осталась полностью его память, но не эмоции. Может быть, он импульсивно отказался бы, и разговаривать с княгиней не стал. А может и нет.
Да, дело дрянь — вопрос с княгиней, который я уже считал было решенным, возник снова. Не очень люблю возвращаться к уже закрытым делам. И тем более, не люблю менять принятые решения. Но категоричность — первый приют неудачников, поэтому компромиссы наше все.
Взрослые ведь люди. Мне и вовсе уже почти пятнадцать.
Задумчиво пожав плечами, жестом показал Мустафе на выход. Сириец молча поднялся и последовал вперед. Несмотря на то, что дорогу я примерно помню, пусть не расслабляется — раз назвался денщиком.
И кстати. Имя Мустафа — в декорациях родных березок, мне не нравится. Как специальный агент ФСБ отнесется к тому, что у него появится новый оперативный позывной? Как придумать новое имя для ординарца? Тоже легче легкого, идеи на поверхности лежат, в классике. Имя слуги Арамиса я забыл. Но помню, что у Атоса — Гримо, у Портоса — Мушкетон, а у гасконца — Планше.
Планшет! Почему бы и нет, и звучит неплохо — весело глянул я на сирийца. Мустафа в этот момент думал о своем, и заметив его сосредоточенное выражение лица, озвучивать пришедшую в голову идею я не стал. Понял как-то вдруг, что все происходящее сейчас действительно серьезно — и если я с княгиней не договорюсь, видимо нас ожидают некоторые трудности. Даже не ощущая эмоции проводника, я заметил, что он крайне напряжен.
Странная ситуация. С одной стороны, у меня буквально информационный голод от недостатка сведений — коснись любого конкретного дела или проблемы. С другой, информации в общем настолько много, что в голове просто не хватает оперативной памяти для того, чтобы осмыслить даже малую ее часть.
И сейчас — по виду Мустафы, по желанию фон Колера договориться с княгиней, понимал — я явно что-то упустил. Что-то очень серьезное.
С такими мыслями и подошел к дверям кабинета княгини. В этот раз стукнул два раза и зашел сразу. Перспектива вновь общаться с Анной Николаевной мне претила — но я сумел отставить эмоции в сторону, подходя к разговору с холодным разумом. Несмотря на это, в ушах периодически еще звучало сочное «Пшел вон». Поэтому если сейчас Анна Николаевна выставит меня за дверь, можно будет уже с чистой совестью сообщить мастерам-наставникам что попытка примирения не удалась.
Княгиня за порог меня не выставила. В кабинете она была уже одна. Сидела откинувшись в кресле, внимательно на меня глядя. Под ее пристальным взглядом я не торопясь прошел к столу, и присел в гостевое кресло.
За Анной Николаевной наблюдал краем глаза, рассматривая портрет цесаревича Алексея за ее спиной, стилизованный под работы художников восемнадцатого века. На картине, кстати, наследник трона был в черной форме Александрийского полка бессмертных гусар, в списках которого видимо числился.
Пока смотрел на будущего правителя одной шестой части суши даже не заметил, как молчание затягивалось. Мне пауза неудобств не доставляла, в отличие от княгини — только обратив на нее внимание, я ощутил взрывную гамму чувств — от настороженной опаски до раздраженной злости.
Ух ты! Княгиня то и не знает, что говорить.
Не знаю, какие аргументы приводил фон Колер, но Анна Николаевна наступила на горло собственной песне — в буквальном смысле слова, и вызвала меня для того, чтобы извиниться. Но сделать это сейчас просто физически не может, не в силах перешагнуть через себя.
