— Вам не больно? — спросила темноволосая служанка с узкими, лисьими глазами, а я чувствовала, как мята приятно холодит покрасневшие ступни. — Если больно, то я буду осторожней.
Видимо, петелька во дворе мотивировала куда лучше долгой разъяснительной беседы о добре и зле, о лютой ненависти, и слепой любви.
Я не заметила, как стала клевать носом, чувствуя, как на меня мутным комом обрушивается усталость. Чьи-то руки осторожно взяли меня, бесшумно понесли и положили на мягкую перину. Я попыталась открыть глаза, но было так лень, что я просто повернулась на другой бок, обняла подушку, пахнущую незнакомым запахом, зарылась в нее лицом и уснула.
Проснулась я от того, что во сне кто-то отчетливо произнес пугающее слово Камлан, заставив меня открыть глаза и вздрогнуть. Противный осадок сна все еще растекался в душе, отравляя мысли ядовитым пессимизмом.
— Проснулись? — спросила служанка тихой мышкой заглядывая в комнату. — Хозяин передал, что ужин готов, но ужинать вы будете без него.
— Так! — вскочила я, ставя ноги на нагретый мраморный пол и пытаясь отдышаться после сна, отогнав остатки кошмара. — Я не поняла! А он сам где?
— Он в своих покоях. Но сказал, что ужинать будете без него, — едва слышно заметила служанка. Я поправила съехавшую и перекрутившуюся после сна тунику, поправила волосы и потребовала отвести меня к двери. Экскурсия по замку была недолгой, а я стояла, изучая взглядом черную дверь. Вежливость просила постучать полусогнутым пальчиком, а но я оценила размеры дверей и решила не церемониться.
— Уходи, — послышался голос, а в комнате что-то разбилось. — Красавцем я уже не буду… Шрамы от Эскалибура не заживают никогда
— Открывай, — мрачно потребовала я, налегая на дверь. Послышался хруст осколков, а дверь открылась. На полу блестели остатки зеркала, а в золотой раме застряло несколько осколков.
Мордред сразу же отвернулся, а я осторожно прошла за ним, стараясь не крошить осколки.
— Вот зря ты переживаешь. Шрамы укрощают мужчин! — авторитетно заметила я, лаская взглядом спину, линию плеч и черные кудри, спадающие на тонкую белую рубашку. Свечи плясали в дорогих подсвечниках, томно плача каплями воска. Моя рука легла ему на плечо, а сквозь мутную пелену нежности, застилающей глаза, я видела красивый прогиб талии. Затаив дыхание я ласкала взглядом его руки, а потом отошла и села в полукруглое кресло с подушкой, чувствуя, что разрезы туники меня смущают. Я прикрыла колени, пока никто не видел и продолжила лекцию по поводу мужской красоты.
— Мужчина, который чуть красивее сэра Кея — уже способен заинтересовать девушку. И вообще, понятие мужской красоты — относительное, — со знанием дела заметила я, глядя на протянутый кубок с вином. Я опасливо посмотрела на то, как плещется темно-рубиновый сок в золотом обрамлении, а потом отважилась сделать глоток.
— Ты посмотри на Артура! По его шрамам вообще историю Британии можно писать! — возразила я тишине, делая еще глоток. Нет, не распробовала. А вот теперь распробовала и даже облизала губы. — Нет, я понимаю, что кто-то магнитики из завоеванных крепостей коллекционирует, а настоящий мужчины шрамы.
Я увидела, как плечи вздрогнули от смеха, улыбнулась, сделала глоток и продолжила.
— Я бы рад взглянуть на тебя одним, последним оставшимся глазком, — вздохнул Мордред, не поворачиваясь ко мне, а я подавилась вином, чувствуя, как оно течет мне на грудь.
— Кхе! — кашляла я, вытирая губы и чувствуя тревогу.
— Или хотя бы пощупать… послышался мрачный голос, а я пыталась припомнить, что видела под повязкой. Я все еще кашляла, расплескивая бокал себе на грудь. Да что ж такое!
Внезапно он повернулся, а я приготовилась к худшему. Свечи освещали лицо, а я не видела принципиальной разницы от слова «совсем», кроме тонкой нитки шрама, изящным штрихом перечеркнувшей лицо. Сердце мучительно забилось, а я не сводила взгляда с этого росчерка и понимала, что не шрамы украшают мужчину, а обстоятельства их получения. Полет мордой вниз с велосипеда после писклявого крика: «Мама! Смотри, как я умею!» в дремучем детстве не сравнится со шрамом, полученным в поединке. По телу пробежала волна нервной дрожи, а я пыталась вытереть туникой вино.
— Я помогу тебе, — слышала я голос, а он опустился на ковер возле моего кресла, положив огромную руку на мокрое от пролитого вина колено. Из разреза показалось мое белое, поцарапанное колено, к которому прикоснулись теплые губы, страстной дорожкой слизывая вино. Я чувствовала, как по моей ноге скользит рука, заставляя меня вздрогнуть и покачнуться от сладкой нежности, свернувшей теплым комочком в моем животе. Мои пальцы перебирали его роскошные волосы, впиваясь в них, а сердце заныло в тот момент, когда у меня на груди щелкнули массивные золотые застежки, обнажая мою грудь.
Дверь приоткрылась, а я распахнула глаза, глядя на служанку с тазиком и повязками, которая постучалась, а потом застыла, смущённо опустив глаза.
— Вон отсюда! — в голосе Мордреда послышались такие нотки, от которых плинтус прячется за тараканов. Дверь прикрылась, а на меня снизу вверх смотрели синие насмешливые глаза. Сквозь мои пальцы сочился черный локон, а в его сквозь его пальцы — черный шелк туники. Я осторожно провела пальцем по шраму, удивляясь, как быстро рана успела затянуться. Я прикоснулась к красивым и нежным приоткрытым губам, чувствуя кончиками пальцев поцелуй. Мое дыхание сбилось в тот момент, когда рука легла мне на шею, а глубокий поцелуй заставил задрожать на его руках от жадного озноба, а рука спустилась на грудь, ложась поверх
Моя рука скользнула под его рубашку, пока я вздрагивала от поцелуя шеи и растворялась в ласках.
— Пока ты думаешь, — меня поцеловали в висок, а грубый рывок заставил ткань туники затрещать по швам. На меня смотрели красивые грустные глаза. — Она тебе не идет. Выглядит ужасно.
Сердце екнуло в тот момент, когда по моей обнаженной шее скользило его дыхание, а я упивалась, обнимая его и чувствуя, как меня поднимают на руках. Белая рубашка валялась на полу рядом с остатками туники, а я задыхалась на его руках. Мои пальцы с наслаждением ласкали его грудь, впивались в плечи, а меня усадили на мраморный стол, положив руку на мою шею. Я чувствовала, как меня положили на мрамор, похожий на жертвенный алтарь, а по моему вздрагивающему животу скользят длинные черные волосы, поглаживая его красивыми локонами. Я почувствовала, как глубокий и страстный поцелуй заставил инстинктивно свести колени.
— Я хочу, чтобы ты задыхалась, — послышался шепот в тот момент, когда я вздрогнула, ловя губами воздух и задыхаясь от сладкой агонии каждого прикосновения. Меня перенесли на кровать, посадили на колени, целуя так жадно и страстно, что каждый поцелуй вызывал в душе всепоглощающий экстаз. Я чувствовала руку, которая заставляет меня сводить колени и ловить задыхающимися, пересохшими губами чужие губы.
— Не надо… — прошептала я, чувствуя, как после острого экстаза наступает томное блаженство. — Зачем ты так делаешь?
