Завтра с утра я выступаю с отрядом в сторону Камлана. Оставшуюся часть войска я брошу на защиту замка. Попробую уничтожить чародея еще там. Если не получится, то потреплю их, как следует. И тогда, чтобы идти на замок, Артуру придется отзывать людей, сторожащих Авалон. И в этот момент, когда отряды покинут Авалон, ее вывезут туда.
— Послушай, бессовестный, — внезапно вознегодовала она, глядя на меня так сурово, что я снова улыбнулся. — Или ты мне сейчас расскажешь все, или…
Она мне угрожает… Какая прелесть… Ее глаза сверкали от гнева, поэтому я прижал ее к себе покрепче, слушая все возмущения.
— Вот она, жизнь семейная, — рассмеялся я, чувствуя, как она затихла и вздохнула. «Задушу во сне подушкой», — пообещали мне, снова вызывая у меня улыбку. Я смотрел на золотистый завиток на ее шее, пытаясь запомнить каждое мгновение рядом с ней, каждую черточку ее лица, каждый взгляд, каждую улыбку. Я хочу запомнить все, что завтра помнить, за чье будущее я сражаюсь. Хитрый Мерлин просчитал все, кроме одного. Он не учел, что я влюблюсь, как мальчишка.
Я нес ее в комнату, осторожно укладывая на кровать и любуясь ее волосами, вдыхая их запах, целуя ее дрожащие и сладкие губы и гладя пальцами тонкую красивую шею, припадая к ней поцелуями. Накидка валялась на полу, а я наслаждался каждым прикосновением, вздрагивающей грудью, по которой скользили мои пальцы.
Я хочу запомнить ее не плачущей от горя, хочу запомнить ее нежной, сладкой, восхитительной женщиной, при виде которой мне хотелось сломать руку Артуру, которой он притягивал ее к себе. Я хочу запомнить ее моей королевой, моей наградой, сказкой на несколько дней, счастьем под покрывалом, нежностью, которой у меня отродясь не было.
Я целовал ее прикрытые веки, чувствуя, как вздрагивают ее ресницы. Я буду помнить твои глаза… Мои губы прикасались к бархатной щеке, скользили по тонкой шее, которая сводит меня с ума. Я буду помнить каждый стон, каждый вздох, каждый взгляд сквозь полуприкрытые веки, буду помнить, как она умирала у меня на руках, выгибаясь от прикосновения моих рук.
Всего лишь несколько часов осталось до того момента, когда я в последний раз поцелую ее губы. Я не увижу, как появится на свет наш сын, не подержу его у руках, не поцелую покрытый испариной измученный лоб любимой. Я не буду держать на коленях ее, прижимая к себе и успокаивая в тот момент, когда ей будет страшно и больно, а на свет будет появляться наш ребенок. Я не буду, прижимаясь губами к ее вспотевшему виску, шептать, как сильно я люблю ее, утешать ее, успокаивать и держать ее руку в своей руке, пока вокруг будут бегать повитухи. Я не позволю никому быть рядом с ней в тот момент, когда ей больно и страшно…
Моя рука лежала на все еще вздрагивающем животике, согревая его и нежно проводя по нему пальцами. Все, что у меня есть, я оставляю вам…
Я склонился над ее животом, покрывая его поцелуями. Я сделал все, что мог, чтобы вы были живы, чтобы вы были счастливы. Перед глазами стояла картинка, а мой взгляд отчетливо различал, как маленький мальчик бежит к матери, а она ловит его и берет на руки.
— Что такое? — едва слышным шепотом прошептала любимая, положив руки мне на голову и вплетая их в мои волосы. — Почему ты так тяжело вздохнул?
Я поднял глаза, глядя на встревоженное лицо и чувствуя, как ее пальцы играют с моими волосами. Я дорого бы отдал, чтобы остаться с вами… Но я видел хитросплетение судеб в зеркале, поэтому у меня есть несколько часов до рассвета, чтобы побыть с вами,. Последние несколько часов моей жизни я хочу обнимать тебя, целовать, прижимать к себе. Я хочу, чтобы ты уснула на моих руках, уткнулась мне в грудь, чтобы не кричала во сне, не сражалась с невидимыми врагами и не плакала, как ребенок, до тех пор, пока я не возьму тебя на руки, не прижму к себе и не буду успокаивать, слыша, как ты плачешь во сне: «Камлан!».
Кто—нибудь, дайте ей силы пережить это…
И вот она снова лежит на моей руке, спит, а по ее щекам стекают слезы.
— Не уходи, прошу тебя, — шепчет она сквозь сон. — Я не хочу, чтобы ты уходил… Я тебя никогда не увижу… Умоляю, останься…
Ее тонкая рука прижимается к животу, а держу их в руках и не хочу отпускать. У меня будет только один шанс уничтожить Мерлина до тех пор, пока он не добрался до вас. А для этого придется забрать у Артура Эскалибур. Даже если для этого я перешагну через его труп. Перед глазами стояла мать,
— Я вернусь, — прошептал я, прижимаясь губами к ее виску. — Обещаю… Просто ты меня не увидишь… Не знаю как, но я постараюсь вернуться…
Моя богиня заворочалась, а я прижал ее к себе, дыша ее запахом и закрывая глаза. Как я хочу, чтобы это мгновенье продолжалось вечно.
— Почему ты не откатила время назад и не вышвырнула Мерлина! — я помню, как ударил по столу, за которым сидела мать, поигрывая красивым яблоком.
— Даже силы богини ограничены, — задумчиво заметила она, с улыбкой любуясь на красивый красный бочок яблока. Я помню, как она подняла на меня синие глаза и тряхнула волосами. Где-то на Авалоне орала Гвиневра: «О, любимый! Я все еще жду тебя! Ланцелот, любовь моя!». Я скоро по ней часы сверять буду.
— Зачем ты притащила ее на Авалон? — спросил я, понимая, что страсти по Ланцелоту утихают лишь тогда, когда рот Гвиневры занят едой.
— Он бросил ее неподалеку от озера, а сам ускакал, — задумчиво заметила мать, вздыхая. Зеркало показало Артура, а глаза матери затуманились нежностью. Артур с такими криками, что на них выбежали бы даже тараканы с оскалом тигра, рвался в гущу сражения. — Мы ее еле от медведя отбили… Нужно будет позволить им увидеться с Ланцелотом… Любовь Гвиневры — это не чары Мерлина. Мерлин так не умеет…
— О, Ланцелот! — снова послышался голос Гвиневры, а я медленно наворачивал ногтями стружку со стола. — Я так люблю тебя… Я бы жизнь за тебя отдала…
— Это называется любовью, — заметила мать, восседая в темном одеянии и задумчиво глядя в окно. — Истинной любовью… Это — не чары, не волшебство, не заклинание, которое можно снять. Однажды и ты полюбишь…
— Спасибо, не надо. Плохо, когда твоя мать богиня судьбы, — заметил я, глядя, как мама смотрит на два яблока, лежащих на столе. — Пока нормальные дети получают в подарок игрушечные мечи и новые рубашки, я получал «оп-оп! Еще бы немного и труп!» и «Ай-я-я-яй! Еще бы чуть-чуть и покойник!».
— Почему тебе не нравятся мои подарки? — улыбнулась мать, а я ответил ей нехорошей улыбкой. — А как же тот замечательный дракон?
— Так это ты мне его подарила? Ничего себе! Спустя столько лет узнаю, что это был подарок мне. Почему-то тогда мне казалось, что у дракона тоже был юбилей, а искать подарок было неохота, поэтому, как от сердца сына оторвала! — согласился я, вспоминая поединок.
— Ну что ты, милый. Трудности воспитывают характер и закаляют мужчину, — заметила мать, любуясь своими яблоками. Ткань ее черной одежды стекала на пол, а ее тонкая рука нежно погладила бочок яблока.
— Я заметил! У нас Артур настолько закаленный трудностями, что может спокойно жить в вечной мерзлоте семейных отношений, — согласился я, глядя на черные локоны матери, которая безотрывно смотрела на свои яблоки. — Ты хоть таблички сделай. «Мерлин» и «Артур». Могу рожицы вырезать….
