Я почувствовала, что я уже вся испачкалась в клейковине, сделала рывок и вытащила деда. Тапок на нем был только один, слизь текла с него ручьями, зато цветочек распробовал мою ногу и потребовал добавки в виде остального тела. Так меня не хотел еще ни один мужчина.
— Сделайте же что — нибудь! — взмолилась я, глядя на ученого и пытаясь высвободится.
— Эм… Простите, но я не могу… Просто если кто-то узнает, что Аннус опасен, то меня посадят в тюрьму! — пробормотал Мичурин, испуганно оглядываясь и шаря по карманам в поисках ключа. — Меня уволят из Академии, лишат пенсии, надбавки… Так что, простите, что так получилось! Я очень сожалею… Мне действительно очень жаль…
Я попыталась дотянуться до ручки, лежащей на полу. Ручка выскальзывала, но я упорно ловила ее в озере слизи. Наконец мне удалось ухватить ее, и я с остервенением начала долбить ею огромный корнеплод. Из ран нанесенных ручкой вытекало что-то коричневое.
— Что ты делаешь! Десять лет моей жизни! — возмутился агромаг, поскальзываясь на полу. — Ты уничтожаешь самое дорогое, что у меня есть!
— Я спасаю самое дорогое, что есть у меня! — простонала я, нанося удары ручкой и пытаясь высвободится. Мой тезка опутывал меня своими лианами, но я отчаянно сопротивлялась.
— Я не позволю тебе причинять ему боль! — взвизгнул Мичурин, пытаясь затолкать меня внутрь Аннуса. — Знаю, вы завтра напишете в свою грязную газетенку, что Аннус опасен! Так что будет лучше, если об этом никто не узнает!
И тут я услышала шаги.
— Помогите! — взвизгнула я, чувствуя, что меня всасывает уже по плечи. Через секунду дверь вылетела, а инквизиция сразу записалась в сборную по фигурному катанию.
— Оно пытается меня сожрать! — заорала я, чувствуя, что захлебываюсь приторной слизью. И тут я увидела, как двое из инквизиции выставили вперед руки и Аннус, первый и, надеюсь, последний в своем роде, разлетелся на части под истерический визг создателя.
— Да как вы смеете! Я буду жаловаться канцлеру от магии! Вы превышаете свои полномочия! — визжал Мичурин, грозно размахивая другим. — Это — частная собственность! Вы не имеете права в нее вторгаться!
Я лежала на полу в слизи, понимая, что второго ботинка я уже никогда не увижу. Первый был на месте. И тут со всех веток посыпались белые лепестки. Запахло яблоней. Я сумела встать и, пошатываясь, двинуться в сторону выхода.
— Я напишу на вас, уважаемая, жалобу! — возмущался дед, а потом обратился к инквизиции. — Она сама его спровоцировала! Я говорил ей, чтобы близко не подходила и ветки не обрывала! Женщины любят цветы, сами понимаете. Стоило мне отвернуться, как она тут же оборвала ветку! Но вы не подумайте, что он опасен! Вовсе нет! Просто растениям не нравится, когда у них что-то обрывают!
— Итак, вы задержаны. Оба. Следуйте за нами! — постановил какой-то низкорослый инквизитор. — Останки твари — сжечь! Проверить весь дом!
Обтекая слизью, которая на свежем воздухе превращалась в клей, сплевывая лепестки и ковыляя в одном ботинке, прижимая к груди свои документы, я следовала за патрулем, чувствуя, что после очередного штрафа мой бюджет не оправится никогда. Я попыталась стряхнуть с себя цветы, но они намертво приклеились к платью и волосам. Такое чувство, что я вся медом намазана и работаю исключительно на штрафы. Ирвин Гамильтон шел в халате и всю дорогу рассказывал молчаливому патрулю о том, скольких усилий стоило ему вывести эту плотоядную репку, и сколько пользы она принесла бы, если бы не «эта красавица». При этом маг говорил так уверенно, что даже полиграф пошел бы дымком от напряжения.
— Ну надо же! Пришла писать статью про великого ученого! Я ей говорил! Ничего не трогай! Вот если бы вам что-то оборвали? Растения, они же живые! — грозно возмущался дед. — Так что я требую компенсации! Десять лет работы! Десять лет! Вы представляете?
Через полчаса мы пришли к какому-то высокому красивому зданию. Рядом с ним горели волшебные фонари, освещая огромные окна. Мое отражение впечатляло. Девушка-клумба! Ну хоть не колумбарий, честное слово!
— Срочно дайте мне ручку и бумагу! — требовал старик. — Я сейчас же напишу жалобу! Это — произвол! Я — ученый с мировым именем!
«Ага, а я тогда журналист с мировым именем!» — вздохнула я, пытаясь содрать с волос прилипшие цвет. Пальцы были липкими, лицо было липким, даже юбка липла к ногам. Я вся была в каком-то сладком сиропе. Пахло от меня просто чудесно. Яблоками.
Нас поволокли на второй этаж. Деда втолкнули в одну комнату, меня в другую. Через полчаса меня позвали. Я с трудом отлипла от стула и обреченно двинулась под конвоем. Мы остановились у какой-то двери, в которую меня осторожно втолкнули. Я так понимаю, после меня еще и руки вытерли.
Дверь за мной предусмотрительно закрылась. Кто заказывал сладкую и липкую женщину?
— А у меня как назло вазы нет, чтобы поставить в нее букет, — раздался низкий голос. День у меня сегодня явно удачный. Передо мной стоял тот, кого я меньше всего хотела видеть. Любитель корабликов. Собственной персоной.
Вблизи он был очень симпатичным, но меня это не утешало. Единственное, чего я не заметила в зале заседаний, так это тонкий шрам справа, идущий со лба, через бровь на щеку.
— Вижу, что вы рады меня видеть, — заметила я, присаживаясь на стул и пытаясь вытереть глаза. Правый глаз у меня открывался нормально, а вот левый периодически слипался. Ладно, пусть думает, что я ему подмигиваю.
— Я тут подумал над твоим заманчивым предложением. Возможно, я пожалею о своем решении, когда буду считать последнюю копейку, но я — человек очень гордый и принципиальный. Несмотря на всю мою бедность, я бы даже назвал ее страшным словом «нищета», я вынужден от него отказаться, — улыбнулся инквизитор, падая в роскошное кресло.
Глава седьмая… когда говорят про свободу слова, имеют в виду право хранить молчание
Лучше всего схватывается тот клей,
который попадает не туда, куда надо!
— Обидчивость — плохое качество для мужчины, — усмехнулась я, разглядывая дорогой интерьер кабинета. — Но вы подумайте хорошенько. Мало ли как судьба обернется? Я не сгущаю краски, но, сами понимаете, в будущее заглянуть невозможно, поэтому не стоит разбрасываться крайне выгодными предложениями.
Я отлепила от щеки прядь волос. Теперь ею можно стучать об стол. Надеюсь, что завтра мне не придется бриться налысо. Бабка будет рада — экономия воды и мыла! Тряпочкой протерла и красавица!
— Я тоже советую не делать преждевременных выводов. Документы, мисс предприимчивость, — инквизитор протянул ко мне руку. Я отлепила от груди планшет и протянула его навстречу протянутой руке.
Липкий планшет не хотел расставаться со мной. Инквизитор взял его сквозь белоснежный кружевной платок и попытался осторожно вынуть его у меня из рук.
— Боюсь, моя статья про сегодняшние посиделки начнется словами «документы у меня оторвали с руками», — улыбнулась я, делая самый невинный взгляд, пытаясь отклеить пальцы от бумаги. Вблизи канцлер производил очень приятное впечатление, если бы не взгляд. Интересно, каким он был, когда ему было лет двадцать? Думаю, что он был очень даже ничего. Сейчас он тоже очень симпатичный. Не в моем вкусе, но симпатичный. Я снова пытаюсь понять, чем же он покорил сердце бедняжки Анабель? В данный момент я чувствую себя «подружкой», которой решили показать того, кто нравится. «Ну как он тебе? Красивый, правда?» — призрачная Анабель с размытым лицом, рожденная моим усталым воображением, заглядывает мне в глаза. Ее глаза светятся от любви и счастья. «Ну да, симпатичный!» — соглашаюсь я, не потому, что не хочу ранить в душу влюбленную по самые уши, а потому что против правды не попрешь. «А какой умница!» — вздыхает Анабель. «Да, не дурак!» — закатываю я глаза, давая понять, что больше обсуждать эту тему не хочу. Интересно, а что было бы, если бы мы с ней действительно встретились? Нет, мы не поменялись жизнями. Я просто проживаю под чужим именем, не более. Это не значит, что я обязана подражать ей во всем и любить то, что любила она!
