Я поднялась в свою комнату и увидела лежащие на столе осколки, разбитое стекло и камень, залетевший на кровать. Я, закипая от гнева, вышла из дома и увидела корявую надпись на двери: «Пропащая!», нарисованная светящимся мелом. Инквизиция тащила за руки двух ребятишек лет десяти — двенадцати. Один орал и возмущался. Второй шел молча, надув губы. По его щекам текли слезы обиды. Я подошла к процессии. Через двадцать минут появились родители малышни.
— Я ничего не делал! Это все Брайан! — орал тот, которого держали за руку. — Он сам сказал, чтобы мы разбили стекло! Он предложил!
— Это — не я! Это Виктор! Виктор сам написал это слово! Я просто стоял рядом! — верещал второй, вытирая об себя пальцы, испачканные светящимся мелом.
— Административное правонарушение. Штраф в размере ста эрлингов. Стекло вставите за свой счет. Надпись сотрете, — постановил глава патруля, выписывая штраф родителям.
— На каком основании? Наши дети ни в чем не виноваты! Мы обжалуем ваш штраф у канцлера! — постановил отец, принимая хулиганье. Он смерил меня презрительным взглядом, словно я недавно предлагала ему в переулке райское блаженство за умеренную плату. Супруга поджала губы, отворачиваясь от меня, словно застукала своего благоверного за этим процессом. Стекло мне вставили сразу. Глава семейства тут же уплатил штраф, демонстративно развернулся и увел свое семейство в неизвестном направлении.
К вечеру разбили и новое стекло, потом снова вставили. Количество светящихся надписей уничижительного содержания пополнилось. Я заканчивала статью. Через десять минут целый опус моих злоключений отправился, но не в редакцию, а к главному цензору. Ответ пришел через час. Были исправлены ошибки, расставлены запятые, два абзаца про поимку Бони были вычеркнуты. Так же от руки красивым ровным почерком было написано три адреса. Помимо них в конверте лежали три выдержки из досье пропавших девушек.
Я сопела, как ежик, глядя на росчерк беспощадной руки цензуры. Вздохнув, я отправилась по трем адресам. Первый адрес был недалеко. Я постучалась в дверь. На пороге появилась служанка, отрапортовав хозяевам, по какому поводу я пришла.
— У нас больше нет дочери! — произнес убеленный благородными сединами глава семейства, глядя на меня скорбным взглядом. — Мы сдали ее в лечебницу. Там ей обеспечивают достойный уход.
— Вы ее хоть иногда навещаете? — спросила я, чувствуя, как в меня впиваются иголки взглядов. Красивое убранство дома, обилие семейных портретов на стенах, роскошный камин и дорогая мебель свидетельствовали о том, что живут здесь люди явно не бедные. Что-что, а сиделку на дому они смогли бы себе позволить!
— Нет. Она опозорила семью, — постановил глава семейства, глядя на семейные портреты, висящие над камином.
— А чем она опозорила? — поинтересовалась я. — Тем, что случайно подвернулась под руку магу? Тем, что провела в заточении неделю? Тем, что выжила вопреки всему?
— Лучше бы она умерла, — сурово процедил глава семейства. Я отчетливо видела, как у его супруги дрожат губы. — Если бы ее лучше воспитывали, с ней бы такого не произошло. Вся вина лежит на матери. Мать должна была объяснить все дочери, что бывает с теми, кто…
— С теми, кто что? Оказался не в том месте, не в то время и был похищен возле крыльца собственного дома? Чем девочка провинилась? Почему вы ее обвиняете? Потому, что общество обвинило вас? И вместо того, чтобы защитить ее, вы вычеркнули ее из своей жизни в угоду обществу? Маньяк никого не насиловал. Он даже пальцем не прикасался к жертвам! Он пугал их до полусмерти и использовал их страх для эксперимента, — вспылила я, глядя как рано поседевшая мать девочки встает и отворачивается, заламывая себе руки.
— А как ваша семья отреагировала на ваше похищение? — спросил глава семейства, сжимая ручки кресла. — Ваша семья приняла вас с распростертыми объятиями?
— Мне, в отличие от вашей дочери, повезло. Единственный член моей семьи был просто рад тому, что я выжила, — вздохнула я, глядя в глаза бессовестного отца. Мать стояла, отвернувшись, и рыдала, перебирая в руках цепочку медальона. Глава семейства встал с кресла, подошел к ней, вырвал медальон и швырнул его в камин.
— У нас нет больше дочери! Зря вы сюда пришли. Прощайте, — отрезал отец жертвы, шагая к двери и открывая ее для меня, намекая на то, что мне уже пора. Стоило двери за мной закрыться, в комнате раздались глухие рыдания.
Семья второй «пострадавшей» демонстративно закрыла дверь перед моим носом, стоило мне только сказать, по какому поводу я пришла. «Оставьте в покое нашу семью!»- рявкнул ее отец, испепеляя меня взглядом, словно я пришла позлорадствовать.
Третья семья сделала вид, что не понимает, о чем я, при этом оглядываясь по сторонам. Я вернулась домой, схватила ручку и села писать. Я знала, как закончить статью.
«Сидя в камере на холодном полу, я думала о том, что выживу, не смотря ни на что, потому, что мне есть куда возвращаться. Магу нужна была не девичья честь, о чем так любят посудачить злые языки, а страх и отчаяние. Страх, который вы внушаете своим дочерям, рассказывая о том, что если вдруг с ними что-то случится, семья откажется от них, ради спасения «семейной чести».
А вы, уважаемые дамы и господа, жадно впивающиеся глазами в подробности чужого горя, примеряя его на себя и отгоняя мысли об этом, как назойливую муху, уверяя себя в том, что с вами такого не случится? Что скажете вы? Вы скажете, что с вами такого никогда не произойдёт. Вы приведете тысячу причин «почему», которые в один прекрасный день разобьются о суровую правду жизни. От такого никто не застрахован. Я знаю, что скрывается под маской показной жалости и осуждения. Страх. И этот страх порождает настоящих чудовищ, до которых маньяку далеко.
А.Э.»
Я молча свернула письмо и отправила его «цензору». Ответ заставил меня закатить глаза. «Сойдет. Отправляй редактору»
Я легла спать пораньше, но проснулась от того, что мне снова выбили стекло. Камень, влетевший в комнату, упал на стол. Утром я обнаружила кучу надписей на моем доме крайне оскорбительного содержания, сломанный забор и поваленный почтовый ящик. Через час ко мне пришла целая делегация прилично одетых поборников морали, толстых и, надо сказать, очень метких троллей — вандалов под конвоем инквизиции вставлять стекла, чинить забор и красить фасад. «Мальчишки и девчонки, а так же их родители, ремонт за счет вандалов, увидеть, не хотите ли?»
К концу дня ремонтные работы силами «доброжелателей» увенчались успехом. Выкрашенный фасад, идеальный заборчик, вставленные стекла (даже те, которые я никогда не видела целыми) и приведенная в порядок крыша, радовали даже привередливый глаз. «Сэкономили. Молодцы!» — вздохнул демон. — «Сойдет!»
До вечера не появилось ни одной надписи. Я уже пила чай вприкуску с бутербродом, когда в мою дверь постучали. Сердце сладко екнуло, ангел растекся лужицей перьев, демон хмыкнул: «Ты сначала интересуйся, кто, а потом уже открывай!». Я высунулась из окна и увидела Томаса Линдера и Джеральда Двейна. В руках Линдера были цветы, которые он постоянно поправлял. Двейн прыскал в кулак, глядя на то, как Том одергивается так, словно пришел делать мне предложение. «Умерит брачные амбиции, жаркий костер инквизиции!» — на всякий случай напомнил мне демон. — «И сверлящим взглядом, он убил обоих!». «Ой! А цветочки — нам?» — наивно спросил ангел. — «Как мило! Они будут так красиво смотреться». «На могилке!» — подытожил демон.
