* * *
Автор благодарит читателя за понимание, что в художественной книге наряду с реальными событиями могут встречаться и вымышленные сцены
На исходе сентября 1940 года в Харькове внезапно воцарилась сухая, теплая и сказочная осень.
Потряхивая огненными шевелюрами, деревья щедро осыпали тротуар хрустящей листвой, но и сами при этом оставались нарядными. Упрямое солнце, разрезая сбившиеся в стаи облака, гуляло по окнам, бликуя и вызывая всеобщее ликование.
Никто не скучал. Театры собирали аншлаги. Украшенные громадными рекламными конструкциями грузовики передвижных касс кинотеатров ходили по три рейса в день. Клубы сотрясались от выступлений и митингов. Домашние вечеринки оглашались уже не обсуждаемым в газетах джазом и временно ненаказуемыми запрещенными разговорами.
Даже тот, кто всегда считал праздные развлечения пагубными для трудового народа, не мог сейчас устоять перед окружающей красотой и выходил во двор. Ну понятно, исключительно, чтобы присоединиться к ежедневным спонтанным политминуткам, проводимым ответственными соседями. Каждый находил свой личный повод для радости: – Годовщина освобождения польских тружеников из-под гнета буржуйского панства? – Ура! Пусть пролетарии всех стран объединятся!; Очередной безвинно арестованный в разгар ежовщины сосед вернулся в жизнь и восстановлен в должности? – Ура! Да здравствует политика пересмотра дел, проводимая нынешним наркомом НКВД справедливым товарищем Берией!; Для наращивания мощи третьей пятилетки введен указ об увеличении рабочего дня и уголовном наказании за прогулы и самовольную смену места работы? – Ура! Очистим наши ряды от летунов и уклонистов, не думающих о важности промышленного роста страны, окруженной враждебными капиталистами!
В эту прекрасную погоду любая новость – будь то вести о гастролях столичных звезд или статья о новом достижении ударницы-доярки – воспринималась как личный праздник. Словно предчувствуя скорую катастрофу, город делал все, чтобы жители могли сполна насладиться последними месяцами нормальной мирной жизни.
Глава 1. Чудовище в тылу Народного Образования
– И попрошу не выражаться! Мы все-таки при исполнении!
В ответ раздалась новая порция мата, из которой, впрочем, вполне можно было выудить суть: разговариваем, мол, как умеем, и нечего тебе, чужаку, нам делать замечания. Препираться дальше было бессмысленно.
Старший помощник уполномоченного Харьковского УГРО Николай Горленко находился в городской комендатуре и запоздало пытался понять, какого черта здесь делает. Вот что значит встретить ненужного человека в ненужном месте! Хотя на самом деле и человек был нужным, и место такое, что не отвертишься.
Вышло так, что еще утром, находясь по делам угрозыска в управлении НКВД, Коля встретил своего давнего знакомого – сержанта Доценко. Проще говоря, дядю Доцю – бывшего соседа, который по сей день жил в том доме, в котором рос когда-то Николай. Кроме того, дядя Доця долгое время работал в угрозыске и не раз выручал Колю на оперативных заданиях. Переведясь в управление, он, кстати, от помощи бывшим коллегам тоже не отказывался: несмотря на усердную борьбу с врагами государственного строя иногда соглашался поучаствовать и в поимке обычных уголовников. Поэтому отказать товарищу Доценко Коля никак не мог. Тем более и просьба-то была пустяшная: подменить до конца дежурства.
– Прошли те времена, когда на задержание можно было двух первых попавшихся милиционеров отправлять, – сокрушался дядя Доця. – По новым правилам, будь они неладны, действовать нужно строго по инструкции: непременно для всякого ареста подавай тройку подкованных оперов. И обязательно, чтобы во главе со старшим по званию. Вот и сидим с ребятами как неродные – ни выпить, ни закусить, – на срочное задание, если что, идти готовы. – Доця скрестил руки на груди, озвучивая уже не просьбу даже, а мольбу: – Подмени меня, Малой, тьфу… в смысле товарищ Горленко! Отсиди за меня тут эти оставшиеся четыре часа, а я тебя больше при людях никогда Малым не назову, а? Мне позарез нужно сейчас смыться. Я завтра своим рапорт настрочу, тебя еще и по головке погладят – за поддержку сотрудничества отделов, а? Да не боись, арестовывать обычно по ночам отправляют, никто вас сейчас дергать не будет. Просто нужно посидеть немножко в управлении. Побыть в наличии, так сказать. А?
Что было делать? Коля согласился. Перезвонил начальству (Игнат Павлович у Николая был человеком понимающим и мягким), почти даже честно объяснил ситуацию. Ну, мол, «сержант Доценко отбывает на секретное задание и нуждается в замене, искать кого-то долго, я же уже здесь, и мы-то помним, как он обычно нам тут помогает…» Все вроде бы сложилось, только вдруг выяснилось, что по части «никто дергать не будет» – дядя Доця ошибался. Пришлось идти в соседний подъезд в комендатуру, забирать документы и двух дяди-Доциных ребят, манерой поведения больше походящих на матерых уголовников, чем на «подкованных оперов», да выдвигаться на задание: немедленно доставить адвоката Воскресенского во внутреннюю тюрьму НКВД.
Опера́ (первый – пониже и поувесистей, второй – худой и бледный, как студент) внезапному отсутствию Доценко, мягко говоря, не обрадовались. Впрочем, как и необходимости куда-то идти. Смотрели на Колю так, будто он нарочно выдумал задание, дабы не дать им спокойно резаться в карты. С некоторых пор, аккурат как в свободное от работы время снова начал заниматься литературой, Коля отчего-то стал не мил младшим по званию незнакомцам. Прямо хоть комедию пиши! Раньше Николай везде, где появлялся, тут же становился своим «в доску» и находил подход к любым ушам, теперь же – ни-ни-ни. Хотя ведь внешне ничего не изменилось. Все тот же высоченный блондин в штатском с не по-служебному длинным вьющимся чубом и грубым, чуть выдающимся вперед подбородком. Игнат Павлович, шутя, советовал «убрать из глаз налет идиотизма», Коля не обижался, всерьез не воспринимал, но, если честно, при знакомстве с новыми коллегами и впрямь старался смотреть в сторону. Не помогало.
Сейчас, например, когда Горленко решил поторопить старавшихся доиграть партию в карты оперов, те принялись дерзить. В ответ на это Коля начал призывать их к дисциплине. Похоже, тщетно. Не тумаками же их подгонять, честное слово?
– Ладно, как знаете, – великодушно простил всех он, вспомнив, что до конца дежурства остался всего час, и дальше иметь дело с этими сомнительными личностями уже не придется. – Наш адрес: переулок Народного образования, 16. Объект: Воскресенский Александр Степанович, 1870 года рождения. Маршрут пеший. Дойдем по Чернышевского, потом свернем налево.
– А нам какое дело? – удивился первый опер и в стиле, которому позавидовал бы самый виртуозный абсурдист, добавил: – Куда скажешь, туда и пойдем.
– Так он и говорит, – вступился второй опер, и Коля благодарно ему кивнул.
