– Раз в жизни мне не безразлично, кто к нам ходит, и, надо же, как раз сейчас – толпа, в которой никого не распознать. Я негодяй и к тому же слепец! – не успокаивался он.
– Хватит себя накручивать! – Нюте все это надоело. Она взяла Морского за руку и решительно развернула к себе. – Если бы ты мог чем-нибудь помочь, тебя бы уже нашли. И если бы случилось что-нибудь ужасное – тоже. Плохие вести распространяются быстро.
Морской пытался возразить, но Нюта не сдавалась: – Нашли бы даже у меня, уж поверь! Минимум у троих мужчин со вчерашнего ужина есть мой номер телефона, и я лично его им оставляла. И все они видели, с кем я потом ушла, – ей явно было приятно все это вспоминать, но желание подбодрить Морского победило: – Скорее всего, тревога оказалась ложной, – заключила Нюта уверенно. – Света решила тебя не беспокоить, и они с Николаем спокойненько ушлепали домой. Или умчались на трамвае, я не знаю…
Разумеется, она говорила то, чего сама не понимала, ведь Морской сказал ей лишь, что беспокоится, так как Мессинг напророчил Коле какие-то неприятности, а Света помчалась перепроверять информацию, но так до конца вечера и не появилась. О характере неприятностей, разумеется, не было произнесено ни слова, потому Нюте рефлексия шефа казалась пустыми переживаниями.
– Ты б лучше волновался о другом – Татьяна Павловна теперь нас уничтожит! – переключилась на собственные страхи она. – Вот в этом ты и правда негодяй. Зазвал мадам к себе, назвал хозяйкой вечера… Она уже созрела ночевать, а ты ушел со мной, ни капли не скрываясь! Хотя бы сделал вид, что бегаешь по делам, а ты и утром, не стыдясь, идешь со мной… – Противореча сама себе, Нюта демонстративно повисла на локте Морского и подтолкнула его в сторону редакции.
Тот удивленно отстранился.
– Татьяна Павловна? Андронникова, ну ты фантазерка!
С Татьяной Павловной, в редакции просто Тапой, Морской шагал бок о бок уже лет пять. Ревизионным корректором она служила еще в газете «Пролетарий», где Морской в последний год существования издания стал ответственным секретарем редакции. Позже, в «Харьковском рабочем», куда он пришел заведовать отделом культуры, Тапа была правой рукой главреда и строгой, но доброй помощницей всего коллектива. А редакционную политику нынешнего «Красного знамени» в журналистской среде города открыто именовали внебрачным детищем Тапы и Морского. Профессионал, отличный работник, ироничная умница и, как принято было говорить, «женщина, порядочная во всех отношениях», Тапа не внушала никаких идей относительно личных связей хотя бы потому, что связи рабочие были уж слишком насыщенны. Даже дома у Морского она раньше не бывала, говорила: надо ж хоть когда-нибудь отдыхать от «этих рож». Но ради знаменитого Вольфа Мессинга Тапа сделала исключение – согласилась помочь с организацией вечера. Принарядилась, явно находилась в приподнятом настроении и…
«И, собственно, что? Выходит, я вчера обидел Тапу? Нет, вряд ли… Хотя чем черт не шутит. Андронникова, может, и права. Такие вещи женщинам виднее», – явно льстя себе, подумал Морской, приосанившись. А вслух сказал:
– Забудь про эту глупость. Ничего такого Татьяна Павловна подумать не могла. Быть может, я и дал какой-то повод, но всем известны мои принципы: с замужними женщинами дружба, служба и ничего более.
– Ишь! – фыркнула Андронникова. – Мужа, между прочим, Татьяна Павловна заблаговременно услала в командировку. Но мне интересно другое… Скажи, если я выйду замуж, то тоже попаду под это твое табу?
– Несомненно, – с достоинством кивнул Морской, но долго не выдержал и обеспокоенно переспросил: – А что, вырисовываются перспективы?
– Нет, думаю, что нет, – немного подумав, ответила Нюта.
Она была девушкой простой, открытой и многообещающе прогрессивной. В самом начале близкого общения – которое, кстати, сама и предложила, – предупредила, что давно ищет настоящую громадную чистую любовь, но не нашла еще, поэтому свободна и не против. Сам Морской, согласно Нютиным рассуждениям, ввиду 10-летнего старшинства и трех браков за плечами на роль Ромео не годился, но все равно ее к нему тянуло, и, значит, лучше время даром не терять. Прерывать столь милую, ни к чему не обязывающую связь Морскому, разумеется, не хотелось. Тем более, что Нюта, с тех пор, как схоронила родителей – оба они были уважаемыми врачами и погибли при пожаре в больнице, спасая пациентов, – жила одна, была гостеприимна и, как никто, понимала страх одиночества, который частенько накатывал на Морского ночью.
– Ту самую любовь, как ни стараюсь, все не нахожу, а без нее мне замуж неохота. – Нюта все еще отвечала на вопрос и неожиданно принялась философствовать. – В личной жизни я тоже стараюсь придерживаться определенных норм. Покойный папенька учил меня рассчитывать все так, чтоб я всегда могла о себе позаботиться. И если посчитать, сколько времени и сил уходит на это, то для заботы о муже у меня уже ничего не остается.
Вникать в эти загадочные подсчеты Морской не стал, потому что впереди замаячила широкая спина криминального репортера Иткина. Проныра – в хорошем профессиональном смысле – и верный пес – опять же в хорошем смысле – информационного отдела, тот всегда был в курсе свежих новостей. К тому же часто играл у Морского в преферанс и знал о его дружбе с Николаем. Короче, мог что-то разведать. Морской нагнал Иткина и нарочито многозначительно кивнул. Ожидаемой реакции не последовало. Ни «слышали, Горленко под арестом?», ни «а с вашим Колей казус приключился, вчера кричали, будто арестован, но разобрались, и оказалось, все в порядке»… Вообще ничего. Спрашивать напрямую было немыслимо, как минимум потому, что это могло породить ненужные слухи и сильно навредить обоим.
Морской прекрасно помнил, как глупо обернулась в прошлом году его мимолетная встреча с Николаем. Тогда редакцию «Харьковского рабочего» закрыли, а штат в полном составе перевели для усиления в еще молодое и неокрепшее «Красное знамя». И Коля решил наведаться в гости в обеденный перерыв, чтобы вытащить друга поболтать. После ночного дежурства Горленко пребывал в тяжелом настроении, был почему-то в форме и, зайдя за Морским, вместо объяснений просто сунул редакционному вахтеру под нос удостоверение. Среди еще не знакомой с Морским части коллектива начался настоящий переполох. Увидев, что НКВД уводит сотрудника редакционного секретариата, бедняга парторг принялся кусать локти и за каких-то полчаса успел назначить время для срочного партсобрания, где собирался обсудить «скользкую политическую сущность Владимира Савельевича и проморгавших его гниение руководителей». Когда Морской и улыбающийся Коля вернулись, недоразумение разъяснилось, собрание отменили, но, как выяснилось позже, кто-то из руководства (о том, кто именно, Морскому так и не сообщили) успел настрочить «куда следует» объяснительную. Мол, странности сотрудника давно заметил и не сообщал лишь потому, что собирался подкопить материал. Этот донос стоил Морскому кучу нервов. Да, «донос»! А каким еще словом можно назвать подобную гнусность? Со временем все успокоилось, но обещанную должность ответственного секретаря в новой редакции пришлось подождать, одновременно доказывая профпригодность в работе и невиновность на неофициальных и весьма неприятных беседах с органами.
