– Галя! Ваш босяк Борька – это чистый балет! – раздалось вдруг из распахнутой форточки. Насколько Света помнила, окна дальней комнаты Поволоцких выходили на улицу, а ближней – располагались на торце дома. Стало быть, разлетающийся по двору разговор доносился из общей кухни. – Нет, ну правда! Ваш Борька поет как чистый соловей!
– У Поволоцких, – шепнул Морской Светлане, – весьма экстравагантная соседка! Ну что, пойдемте в дом?
– Как-то неудобно, – заартачилась Света. – Быть может, есть шанс поговорить с товарищем Поволоцким прямо тут, у подъезда?
– Владимир, Света, я вам рада, заходите! – с улыбкой высунулась из окна Галина Поволоцкая. – Саша предупредил, что вы, возможно, зайдете. Они с Борисом только что вернулись. Я накормлю детей и присоединюсь. А вы проходите немедленно! – и тут же переключилась на домашние хлопоты: – Мама! Я все вижу! Ты только что отдала свою котлету Боре! Как так можно?
Теперь оставаться ждать Поволоцкого под подъездом было неловко.
В гостевой комнате Поволоцких было не так уж многолюдно. Света надеялась затеряться в толпе и, выбрав момент, тихонечко умыкнуть Александра Ивановича для разговора, но на виду – хоть и в полутьме – был каждый человек. Прием устраивали в честь московского гостя, старинного приятеля Поволоцкого. Имени Света не запомнила, потому что оно ей ничего не говорило. Запомнила только, что москвич прилетел в Харьков на самолете, а завтра утром, решив все свои издательские дела (он, конечно, тоже был связан с литературой), должен был улетать обратно, однако после почти трех часов болтанки в воздухе категорически передумал и собирался сдавать билет, чтобы ехать поездом.
– Я думала, только мои дорогие Поволоцкие настолько безрассудны, чтобы пользоваться самолетами! – хохотала красивая дама с короткими гладко зачесанными набок волосами. – Признаться, три года назад, когда они сообщили, что летят в Москву, я опасалась, что больше никогда их не увижу. Но теперь они тоже, я уверена, к трапу ни ногой. А я тем более. Не знаю ни одного человека, которому не делалось бы дурно во время полета!
– О! – обрадованно ввернул Поволоцкий. – Вот и моя стыдная история. Сначала я, ради экономии времени, настоял на том, чтобы лететь, а потом носился с пакетами по салону и, вместо того чтобы подбадривать перепуганного Бориса и бледную Галочку, вслух проклинал несчастного пилота за неумение правильно лететь. Вел себя грубо, негуманно и несправедливо. И даже не думал просить прощения. Не до того было. Время мы, кстати, тогда так и не сэкономили – по прилете в Москву отлеживались еще сутки, чтобы прийти в себя.
– Нет-нет, так не пойдет! – внезапно кинулся возражать москвич. – История не засчитывается! Рассказ начали не вы, а Наталия. Кроме того, не такой уж он и стыдный. Давайте другое признание!
– Столичные веяния принесли нам убийственную игру, – вполголоса пояснил Поволоцкий для Морского и Светы. – Самоубийственную, я бы сказал. Называется «Русская рулетка». Каждый рассказывает сокровенную историю из своей жизни. Желательно секретную. По возможности такую, какую вне игры никому рассказывать не стал бы. А дальше – как повезет. Никто из нас не знает, как воспримут эту историю слушатели, кому перескажут и вообще, как все обернется. – Было видно, что игра ему явно нравится.
– Не заговаривайте нам зубы! – вмешался столичный гость. – Ваш выстрел, Шура! Где ваша история?
– Ну, хорошо, – зловеще протянул Александр Иванович, и Света поняла, что вытащить его для разговора до конца игры точно не получится. На удивление, Поволоцкий оказался краток. – Когда я был у вас в гостях, то все еще злился на Лизу. Совсем немного, но мне за это стыдно.
– Принимается! – кровожадно улыбнулся московский гость. – Я обязательно ей передам!
– Нечестно! – подала голос какая-то юная дама из угла комнаты. – История, которую не понимает большинство присутствующих, – не выстрел.
– Очень даже выстрел, – с ироничной улыбкой к столу подошла хозяйка дома. – Кто может быть задет, тот понимает. – И тут же пояснила: – Лиза Форт. Сашина приятельница, московская актриса. Насколько мне известно, был роман. И Саша, может, даже подумывал о большем, но тут, оставив пассию всего на несколько дней в Москве одну, приехав, получил известие, что та расписалась с другим. Вышла замуж прямо из-под носа у нашего Поэта! Позже Поволоцкий встретился со мной, увез на юг, уверяя, что сердце его цело и свободно. А оказалось, сам еще грустил о Лизе. Конечно, это выстрел. Я могу и рассердиться. Сейчас мы, кстати, с Лизой дружим семьями. У нее новый, на этот раз обдуманный и настоящий брак.
Все это Галина говорила весело и явно для того, чтоб подтвердить игрокам, мол, да, муж сделал очень важное признание. И выстрел засчитали.
– Что ж, смело! – похвалил Поволоцкого мужчина, стоявший за спиной критиковавшей откровенность хозяина юной дамы, и вдруг набросился на Свету: – А вы, скромная незнакомка? Какую тайну поведаете нам вы? Ваш выстрел!
Галина и Александр Иванович поняли, что забыли представить гостей, и начали пояснять кто, где, но Света не слушала, изо всех сил пытаясь вспомнить какой-нибудь достойный общего внимания секрет. И вспомнила:
– У нас в библиотеке давно уже, чтобы книгу целиком не пришлось сдавать в спецфонд, ввели практику вымарывания вредных фамилий и фактов. Приходит разнарядка, – что закрасить. Каждый отдел выделяет активистов, мы беремся, – в этот момент Морской больно пнул Свету под столом ногой. – Ой! – мгновенно сориентировалась она. – Я отвлекаю вас ненужными подробностями. Сейчас перейду к главному. Так вот! Вопрос: как не испортить мысль, изъяв из нее часть? Тут тоже нужен творческий подход. Вообще-то я давно уже сама решаю, как лучше зачеркнуть. И раньше все были довольны. А недавно руководитель группы как с цепи сорвалась. «Почему фамилию автора статьи Кулиша закрасили, а внутренность статьи не трогаете? Фамилия Курбаса тут раз пять встречается! Где ваша хваленая скрупулезность, Светочка?» И как ей объяснить, когда сама не понимает? Ведь это сборник! Брошюра «Театр русской драмы», стенограмма обсуждения партактивом Ленинского района спектакля «Интервенция». И каждый там открыто говорит, что думает про спектакль и театр. И Микола Гурович Кулиш тоже говорит. Да, имя его нынче надо всюду зачеркнуть, но сама его речь – полезная. Он говорит, что рад открытию русского театра в Харькове, что теперь, сам посмотрев работу труппы, он уверен, что политика прежнего руководства Наркомпроса, из-за которой 10 лет у нас не было русского театра, – чудовищна. Признает свои ошибки. Сам извиняется, мол, да, он раньше писал только на украинском языке, но теперь понимает, что и на русском можно сделать хорошую советскую пьесу. Обязуется попробовать! – Явно недовольный речью спутницы Морской красноречиво закатывал глаза к потолку и вообще делал всяческие знаки. – Я не могу рассказывать секрет, не описав сопутствующие обстоятельства! – напрямик сообщила ему Света. И продолжила: – Микола Гурович признает, что желание товарища Курбаса делать исключительно национальный, да к тому же аполитичный театр – трагедия, заведшая «Березиль» в тупик. Понимаете? Имя Леся Курбаса упоминается в ругательном смысле. Зачем же тогда его вычеркивать? – Тут Света наконец решилась на признание: – В общем, я начальнице своей покивала, а в статье, кроме имени автора речи, ничего не вычеркнула!
